Онлайн книга «Аквамариновое танго»
|
– Кто? – Лили Понс. Я уже работал в газете, когда мне пришлось писать про очередное убийство… и делать фотографии, само собой. Короче, я прибыл на место и увидел труп парня, который больше всех измывался надо мной в приюте. Он связался со скверной компанией, и они его прикончили. Можете себе представить, что я тогда почувствовал… Бюсси молча кивал, и лицо у него было такое доброе, что Габриэль невольно приготовился к худшему. – Скажите-ка мне, месье Форе: у вас есть алиби на время убийства Эрнеста Ансельма? – Чего? – Габриэль вытаращил глаза. – Где вы были в то время, как его убивали в экспрессе Париж – Брюссель? Если у вас есть алиби, я больше не посмею вас задерживать. – Да откуда я помню, где я был! – пожал плечами Габриэль. – Это же пятница была? Утром… утро вас не интересует, верно? Короче, я бегал по редакциям, заводил полезные знакомства, обедал… у баронессы я обедал или нет? Не помню… Нет, кажется, я был в бистро. Вечером, по-моему, тоже. Потом я вернулся в гостиницу… – Во сколько? – Да не помню я! Жизнь репортера – сплошная беготня, да еще в Париже… – То есть алиби у вас нет? Габриэль снял кепку, поскреб в затылке и сознался, что, очевидно, нет. – Ладно, – сжалился над ним комиссар, – мы разберемся. Луи! Запри месье в отдельную камеру, чтобы ему не докучали… – Бог благословит ваше доброе сердце, комиссар! – задорно прокричал Габриэль на прощание. * * * Утром комиссар Бюсси принял посетительницу, которая казалась чрезвычайно взволнованной. – Месье комиссар, до меня дошли ужасные слухи! Вы арестовали Габриэля, решив, что он кого-то убил… – Сожалею, мадемуазель Поршер, но мы обязаны проверять все версии, – важно отвечал комиссар. – Сведения, которые у нас имеются о человеке, убившем Эрнеста Ансельма, к сожалению, совпадают с тем, что мы знаем о месье Форе. Бланш растерялась. – Но месье Форе не мог убить месье Ансельма! – выговорила она наконец. – Вы в этом уверены? – Сейчас посмотрим, – уже не так убежденно отозвалась Бланш и полезла в свою сумочку, вышедшую из моды уже года три тому назад. – Когда был убит месье Ансельм? В пятницу? – Она достала из сумочки тетрадь и перелистнула несколько страниц. – Вот: мы были с Габ… с мсье Форе на вечернем сеансе. А до этого мы присутствовали на ужине у дочери баронессы Корф… Я сохранила наши билеты, если вам интересно. В кино мы пошли втроем – я, брат и месье Форе… он, правда, не очень хотел идти, но дочь баронессы сказала… Комиссар прикипел к месту. – Что это у вас такое, мадемуазель? – Это? – Тут Бланш покраснела, как маков цвет. – Это… это мой дневник… я знаю, что сейчас уже немодно вести дневники, но бабушка всегда говорила… это очень полезно, чтобы разобраться в своих ощущениях и следить, что ты успел сделать за день… Сеанс продолжался до половины одиннадцатого… а потом месье Форе вместе с нами вернулся в гостиницу… – Сколько вы шли до гостиницы? – Минут сорок. Кинотеатр расположен на Елисейских полях, а мы поселились не в центре, и… – Дайте, – лаконично распорядился комиссар, протягивая руку. – Но, месье комиссар… это личный документ! Мало ли что я могла там написать… и вообще… – Вы хотите спасти месье Форе? Если да, то я должен взглянуть на ваш дневник. – Но у бедной Бланш было такое лицо, что Бюсси сжалился и пообещал: – Честное слово, я прочитаю только вашу запись за тот день, более ничего… Однако, так как комиссар был крайне дотошен, он успел бросить взгляд и на другие записи, в которых Бланш восхищалась вкусом Ксении, ужасалась, что та владеет оружием и при случае готова пустить его в ход, а также упоминала, что у Габриэля «миленький носик» и вообще он «чудесный, славный, отзывчивый человек». «Все могло бы устроиться, будь у него хоть какой-нибудь титул… Но у него ничего нет, кроме его собственного имени, и я не знаю, как бедный Эрве отнесется к подобному МЕЗАЛЬЯНСУ!» (Последнее слово было написано крупными буквами.) Комиссар тяжело засопел и, перевернув страницу, углубился в описание того, как Бланш провела вечер пятницы. – Пожалуй, это все меняет, – нехотя проворчал Бюсси. – Хотя… Тут дверь распахнулась, и на пороге показалась Амалия Корф. В руках у нее был старый конверт с пластинкой. – Где он? – крикнула она. – Габриэль Форе? – встрепенулся комиссар. – Я его арестовал. Вы говорили про песню, так вот… – О, господи! – нетерпеливо вырвалось у Амалии. – Не он, а инспектор Лемье! Где он? – Охраняет Леона Жерве, – только и мог вымолвить комиссар. – По моему распоряже… А что такое, собственно? Амалия тихо застонала. – Анри Лемье – приемный сын Сильви Дешан, вышедшей первым браком за Ашиля Герена! Позже Сильви развелась с мужем, уехала из Ниццы в Авиньон и вышла за некоего Изидора Лемье, который усыновил мальчика и дал ему свою фамилию… Сын Лили Понс – это он! И вы приставили его к Леону Жерве! О-о, я не завидую Леону, не завидую, честное слово! – Ой, мама, – пролепетала Бланш и зачем-то двумя руками вцепилась в свою сумочку. Комиссар побледнел, покраснел, заметался, стал звонить по всем номерам и скликать сотрудников. Выяснилось, что со вчерашнего дня Анри никто не видел, но никто этому не удивился, так как всем было известно, что ему поручили следить за тем, чтобы с Жерве ничего не случилось… – Даю вам слово, – проговорил комиссар, поворачиваясь к Амалии, – мы найдем его! – Жерве? – рассеянно отозвалась Амалия. – Конечно, Жерве вы найдете – в не слишком живом состоянии, как я думаю. – Она рухнула на стул. – Мадемуазель, будьте так добры, подайте мне стакан воды… Все эти треволнения совершенно выбили меня из колеи. – Что это у вас за пластинка? – не удержалась Бланш, наливая воду из графина. – Пластинка? Это, в общем, то, что подсказало мне правильное решение… Если вы найдете патефон, я все вам объясню. Присмиревший Бюсси велел послать за патефоном. – В общем, все, как всегда, оказалось очень просто, – пояснила Амалия, доставая пластинку из конверта. – Это «Аквамариновое танго», первое издание. Поет, разумеется, Лили Понс. Зашуршала пластинка, и невидимый оркестр отыграл вступление… Не уходи! И слово эхом стало. Не уходи! Пришло ко мне опять. Не плачь! Смеясь, сказал мне дьявол. Не плачь! И тихо капает слеза. Забудь! И слово-незабудка — Забудь! Растаяло, как старая печаль. |