Книга Елка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы, страница 17 – Ольга Камаева

Это была откровенная подножка.

— В девятом классе задавать параграф целиком, а не по пунктам — считаете, много?!

— Хорошо, давайте послушаем мнение родителей. — Вобла поджала губы и с видом оскорбленной добродетели отошла к окну.

На «фас» отреагировали мгновенно. И посыпалось:

— Как один параграф? А тетрадки? Устный предмет, а писать больше, чем на русском!

— Контурные карты, что ли, не в счет?

— Еще какие-то кроссворды придумали, всей семьей целый час голову ломали…

— Младшей задали родословную составить, а как, если мы с мужем у прабабушек даже имена не знаем, не то что отчества и девичьи фамилии… Дочка ревет: двойку поставят… Ой, нет, у нее по истории другая учительница…

Оправдываться было бесполезно.

Вдруг лысый примирительно замахал рукой:

— Товарищи, товарищи! Во всем нужно искать позитивные моменты. Тройка — это удовлетворительно. Радоваться надо, что наши дети удовлетворяют такую молодую и симпатичную учительницу.

И с двусмысленной ухмылкой завертелся по сторонам.

Ну почему я не умею ответить на хамство?!

Сразу!

Тут же!

В лоб!

Хлестко, звонко, как пощечину дать!

Чтоб наглец стоял жалкий и осмеянный!

Да потому, что мама всю жизнь убеждала: не надо, не унижайся, сама вся вымараешься. Не заметишь, как станешь такой же — жесткой, циничной, злой. Человек — он все равно рано или поздно поймет, что был неправ, и пусть не перед тобой, но перед Богом обязательно попросит прощения. А ты, нетерпеливая, свою душу уже искалечишь…

А вот так стоять перед всеми оплеванной — лучше? Это — не унижение?

Раньше я думала: мама добрая, мне надо непременно стараться стать похожей на нее. Нет, мама слабая, я — тоже. Чахлость свою мы пытаемся оправдать чем угодно, но все благородным: интеллигентностью, воспитанием, даже библейскими заповедями.

Черта с два!

Разве можно приписывать себе достойное поведение, а тем более кичиться им (есть это, есть! — если уж совсем начистоту), когда твое личное достоинство растоптано, распято, уничтожено?!

Нет, хаму надо указывать его место. Иначе он займет твое.

Я научусь этому. Обязательно.

От брошенной плюгавцем скабрезности по классу прокатился сдавленный смешок. Ком — плотный, колом распирающий изнутри, удивительно, как только не разодравший горло и не вылезший наружу, — встал намертво, не позволяя ни вздохнуть, ни что-то сказать. Последнее, к слову, и хорошо: я была настолько унижена и оскорблена, что голос предательским дрожанием сразу продал бы меня, и любое слово — не значением даже, а одной уже интонацией — вызвало бы безудержные рыдания.

От ужаса под коленками мелко-мелко затряслись поджилки. Мелькнуло: для полного несчастья осталось только упасть перед всеми в обморок! И опозориться: на колготках чуть выше колена спустила петля. Ведь хотела утром зашить! Еще не хватало, чтоб потом засмеяли: дура, мямля, да еще и неряха!

Я ждала, я была уверена — сейчас обязательно кто-то встанет и скажет: да как он смеет? Почему какое-то хамло разевает на учительницу рот? По какому такому праву?

Глаза уже заволакивала влажная пелена. Я смотрела в класс, изображение настойчиво двоилось, увеличивая число глаз, рук, если бы еще моих заступников… Но — нет, их не было, и удваивать было некого.

— Я пыталась объяснить Елене Константиновне, что ребята могут и хотят учиться, в прошлые годы у них с историей не было никаких проблем, — прервала молчание Вобла, бесповоротно лишая меня шанса на оправдание и защиту. — Но опыт прежнего педагога Елена Константиновна учитывать не хочет, говорит, у нее свои методики.

— Да какие там после института методики! Молодым — им бы только все поперек, хлебом не корми. Старшие им не указ, сами все знают, — обиженно проворчала женщина в поношенной песцовой папахе.

— Ну не могут тридцать человек врать! Мы, уважаемая Елена Константиновна, своим детям привыкли доверять, а Вере Борисовне — тем более, — хорошо поставленный голос принадлежал симпатичной дамочке в норковой шубке. — Она опытный педагог, ребята за ней, как за каменной стеной.

— А может, вы, Елена Константиновна, ждете от нас особой поддержки? — рубанул сидевший на последней парте крепко сбитый мужчина. — Ну, понимаете… Магнитофон или карты какие… В школе ведь все знают, что в нашем классе много родителей в торговле. Математичке стенд заказывали, биологичке чучело покупали.

Я еле выдавила:

— Мне от вас ничего не надо.

Мой неуверенный тон только раззадорил его.

— Да чего тут стесняться! Мы своих детей любим и вас понимаем: платят копейки, наглядности нет. Мы же не вам в карман, — выдержал он едкую многозначительную паузу, — а на благо учебного процесса.

— Мне ничего не надо, — повторила я.

— А нам — надо! Чтобы у ребят в четверти выходили хорошие оценки, — отчеканила норковая шуба.

— А знания?..

— Что?

— А знания вашим детям не нужны? Одни отметки?

— Знаете, дорогая Елена Константиновна, — голос дамочки совсем окаменел: казалось, она не говорила, а выплевывала булыжники: — Моему Диме история вообще — а тем более в таком объеме! — не нужна. Мы решили, что он будет поступать в технический университет. Но портить сыну аттестат из-за каких-то там ваших методик я не дам.

Она огляделась вокруг и добавила:

— Мы не дадим. Имейте в виду.

— Они не мои, есть программа…

— Вот и учи по учебнику! — отрезала папаха, грубо и совершенно запросто «тыкнув». — Мы безо всяких там тетрадей учились, и они обойдутся. Чё детей-то мучить? А если каждый столько назадает? Башку сломаешь! И так света белого не видят: учат-учат, скоро все штаны протрут. Зато, когда на выпускных учителя начинают речи толкать, оказывается, самое главное — чтоб человек был хороший! Так-то!

Она победоносно огляделась, ловя одобрительные взгляды.

Все. Приоритеты расставлены, разговор окончен. Ковыляй, милая, до хаты.

Мой жалкий лепет был обречен на освистание. Может, в классе и сидел кто-то, кто был на моей стороне. Его не могло не быть. Но ввязываться в драку с единственной перспективой уйти побитым он не захотел. Строй моих противников был монолитен, он наступал на меня в жестком, отработанном марше, сзади угадывалась тяжелая артиллерия (кто бы в дислокации Совы сомневался!), и пытаться его остановить было самоубийству подобно. Затопчут. Разве стоит того жалкая, никчемная девчонка, которая старается ради их же собственных детей?!

Пишу сейчас и понимаю: не имею права осуждать. Человек слаб.

И все же вчера я так надеялась на поддержку!