Онлайн книга «Ледобой. Круг»
|
– Чего уставился? – Вставай, – усмехнулся, протянул руку. – Сама, – шатаясь, поднялась, уковыляла в крепость. Ладная девка, цельная и звенящая, как сухой клен. И полыхает так же – вся и сразу, не то что сырой топляк. Но тут налетел ветерок, и ворожец потянул носом. Оглянулся, подошел ближе к пепелищу, присел и расхохотался. Едва не упал. – Что? Что, старый? – Ясна встретила у самых ворот. – Нашей дурехе жить надоело. Не знает, что еще придумать, дабы поскорее покинуть белый свет. – Что еще учудила? Сивый прошел – ничего не поняла. Как будто зол… а как будто и нет… в общем, такой, как всегда. А девонька шатается, за щеку держится. Перепало? – Мог и убить, – улыбнулся ворожец. – Никогда не догадаешься, до чего додумалась. Ясна нахмурилась. Что еще натворила бедовая голова? – На тризное пепелище нагадила. Дескать, вот тебе пепелище матери, вот тебе пепелище соратников! – Как нагадила?! – опешила ворожея. Уму непостижимо. Такое даже в голову не придет! – Как? – усмехнулся верховный. – Сочным задом. Села и нагадила. По-большому и по-маленькому. – А ведь на самом деле мог убить. – И был бы прав. Но одно ясно – если теперь сердце не вырвал, не станет и впредь. Сивый, ровно ледяная глыба в море, с пути не отвернет; толстый лед ломает как хрупкий. А с Верны глаз лучше не спускать. Ночью осквернительница тихонько выскользнула из овина, неслышно, как мышь, прокралась к амбару и нырнула внутрь, благо дверь, загодя смазанная, даже не скрипнула. Днем, пока не было Безрода, запомнила, где расположено его ложе, сколько шагов между ним и дверью, какой стороны держаться. Меч отобрали, ножа не оставили, но полена хватит за глаза. С увесистой четвертиной скользнула к ложу – Сивый, наверное, умаялся за день, десятый сон видит, – шорхнула ногой о землю, чтобы уж наверняка и, крякнув, опустила дровье на спящего. А ничего. Когда-то слышала, вои шутили друг над другом – подкрадутся в полной темноте, медом дрыхнущего товарища вымажут да перьями обсыплют. А тот, не будь дурак, мог в ответ подшутить – положит вместо себя тюфяк, мажьте медом соломенное чучело, друзья. Этот не озаботился даже шуткой – ни тряпки, ни чурбака на ложе, только голос откуда-то из угла: – Не спится? Едва не матернулась, выронила дубину. Вот ведь сволота! Ну до чего сволочь! Лежит в уголке, вещает из темноты. Как догадался? – Ну и тварюга же ты, Сивый! – Есть немного. Верна опустилась наземь, несколько раз глубоко вздохнула: – Подойди ко мне, Безрод. – Не-а, – прилетело из темноты. – Драться будешь. – Смеешься, – горько усмехнулась. – Давай смейся, имеешь право. Как узнал, что приду ночью? – Скрипела дверь, скрипела, а тут нате вам, перестала. – И это заметил. В темноте зашуршала солома, валкие шаги развезли амбарную тишину, Сивый присел рядом. Верна жадно потянула носом. От Безрода тонко несет угольной копотью, наверное, в волосах дым остался, и острым мужским потом, только не застарелым и вонючим, а свежим, пряным и волнительным. Глаза промокли, сцепила зубы, лишь бы не зареветь, и почему-то отвернулась. Все равно ведь темно. – Мокрость развела. – Как узнал? – всхлипнула. – Дыхание таишь, слезы держишь. – Говорю же – сволочь! Ты хоть понимаешь, что я сегодня сделала? – Чего же не понять: нагадила на пепел моей матери. – Безрод говорил задумчиво-тяжеловесно. Эти тона Верна никак не могла понять: никогда не угадаешь, в каком Сивый настроении. Таким голосом мог рассказывать Рыжику на ночь сказку, а мог вскочить на Теньку, буркнуть: «Не добил кое-кого» – и умчаться. И все одинаково равновесомо. Сейчас прибьет или позже?.. – Нагадили бы на пепел моей матери – горло порвала! – Ага, порвала бы, – равнодушно согласился Безрод. Смеется, что ли? – Я… тебя… все равно… изведу! – Дабы не казаться пустопорожней болтушкой, выплюнула каждое слово, ровно камень во рту держала. – Все равно изведу. Ждала, что спросит. Промолчал. Ну спросил бы, отчего окрысилась, как на кровного врага, спросил бы, почему Гарьку спровадила на тот свет! Спросил бы, как жила после поляны у города Срединника! Не сказала бы ни слова про страшного жениха, но хоть поговорили бы! Волосы отросли, длинные уже, взял бы в руку, намотал на ладонь, притянул к себе… Губы зажили… глаз, правда, кровью налит, вокруг почернело, ну и что… Верна вскочила и решительно пошла прочь из амбара. Вдогонку полетело насмешливое: – Дровину не заберешь? – Подавись этой деревяшкой! – хлопнула дверью и была такова. – В живых оставил. Не тронул. – Ворожец присел на колоду рядом с Безродом, отхлебнул из укупорки. – Решил для себя что-то? – Дурное дело нехитрое. – Сивый отмахнулся. – Успею. – Девка дни считает, ждет чего-то. Не слыхал? – Нет. – Через три дня что-то станется, и того, что грядет, Верна боится пуще смерти. Сивый вперил взгляд в бескрайнее небо, коротко хмыкнул. – Боится настолько, что жаждет умереть? – Оттого и бегает за Костлявой, окликает, лишь догнать не может. – Три дня, говоришь? – Сам слышал. Безрод помолчал, повернулся к Стюженю, и ворожец против воли отпил браги. – Надоест ей меня злить, как бы глупость не сделала. Верховный согласно кивнул: – С завтрашнего дня за ней нужен глаз да глаз. – Особенно по ночам. – Уж это сам как-нибудь. – Ворожец развел руками. – Твоя баба, тебе и стеречь. – Как Тычок? Стюжень отвернулся, поджал губы, вздохнул. – Чем дальше, тем более становлюсь уверен – Верна и Тычок ровно веревкой связаны. Ну не можем со старухой вытащить его с Той Стороны, не получается! Мы ворожцы, а не боги! А Ледован балагуру в глаза не смотрел, за руку не брал, не вынесет старый потустороннего холода. Порубишь Верну, вырвешь из нее сердце, считай, Тычкову жизнь оборвал. – Тащи мертвецкое из дуры, вытянешь и Тычка, так выходит? – Все-то вам, Ледовановым последышам, ясно! – Верховный взъерошил Безродовы лохмы. – Вон гляди, как зарос! Подрезать бы. Ходишь, чисто зверь какой! – Последний раз Гарька подрезала. – Сивый взял у старика укупорку, хлебнул браги, впрочем едва ли распробовав – даже не поморщился. – Устал, бестолочь? – Не о сиюминутной усталости говорил ворожец. Безрод молча кивнул, поднял глаза в небеса: |