Книга Ледобой. Круг, страница 53 – Азамат Козаев

– Не деньги, не слава, – обняла колени и уставилась в огонь. – Сама знаю, вам не скажу. Мое дело.

– Звать как?

– Зови Верна.

– Ты когда последний раз в зерцало смотрелась, Верна?

– Давно. А что?

– Глаза у тебя пустые. Мертвые. Смерти ищешь, дура?

– К Залому не возьмете, подамся к братьям-князьям! Меч лишним не бывает!

– Могла и сразу к братцам. Чего же к Залому?

– А так!

Трое переглянулись, и старший назвался:

– Я – Черный Коготь, это – Пластун, тот – Ворон.

Скинули клобуки, и Верна потрясенно раскрыла рот. До того мгновения сверкали из тени три пары глаз да белые зубы. А тут такое! Мало того что парни вышли примечательные, на дороге встретишь – всяко не забудешь, так ведь интересно стало, где они раздобыли цвет лица, схожий с темной медью, и где выгорели их волосы. Интересно, а глаза могут выгореть? У Черного Когтя они просто избела-голубые.

– А сказать, как поняла, что вы заломовцы? – буркнула.

– Уж будь любезна, – усмехнулся Пластун. Это он заговорил с ней на дороге и наказал не отставать. Космы высветлены на жарком солнце, а бородища, что разбуянилась прямо под глазами, осталась темна.

– Вот я, баба-дура, за вами увязалась. Иной в кусты поволок бы, вы же… когда в зерцало смотрелись последний раз, заломовцы?

Меднокожие переглянулись и оглушительно рассмеялись. Не хотела, но и сама улыбнулась.

– Потом, все будет потом. Бабы, корчмы, вино, – буркнул Черный Коготь.

– Бережетесь для чего-то. Любой глазастый дурак приметил бы.

– Не больно-то охота на мече по глупости помереть, – подхватил Ворон. – Ведь меч не просто для красоты таскаешь? Сдуру и прирезать можешь.

– Могу и прирезать. Особенно сдуру.

– Есть у нас интерес послаще сдобных баб. – Черный Коготь нехорошо улыбнулся, и могло бы кострищное пламя замерзнуть под светлыми глазами, непременно замерзло.

– Жуткие вы. Мне бы радоваться, что руки не тянете, а только страшнее делается.

– Вот и встретилась нежить с нежитью, – усмехнулся Пластун.

Отдыхали недолго. Только лошади подобрали у коновязи траву, снарядились в путь, уже вчетвером. Дорогой не разговаривали, каждый пребывал сам в себе, и ни за что Верна не согласилась бы оказаться в средоточии мыслей новых попутчиков. Знать не знала ни Залома, ни братьев-князей, но того, что с лицемерами случается в думах возвращенцев, не пожелала бы и врагу. «Плащи» молчали до того пронзительно и зловеще, что иногда Верне мерещился черный дымный след, какой происходит от злого огня, пожирающего дерево. Чадный, густой и жирный. Даже оглянулась, бросила за спину опасливый взгляд. А вдруг?

На привалах обменивались парой слов, по большинству же молчали. Кой-когда правили оружие – то ножи, то мечи. На цепкий взгляд Верны, клинки не нуждались в правке, так можно и нож уточить в шило. И уж вовсе не осталось у нее сомнений в том, что троица хлебнула на своем веку. Хлебнула столько, что иного наизнанку вывернет, а эти лишь подкоптились под жарким полуденным солнцем, повыгорели и напитались по самое не могу лютой злобой. Лютой настолько, что глаза застит и жить не дает. Точит изнутри, а парни точат и правят клинки. Что будет, когда схлестнутся с князьями? Вот и думай теперь. Где-то солнце наливает силой жизнь – рожь, пшеницу, цветы, – а где-то под жаркими лучами зреют ненависть и отчаяние. Ох и пестрая ты жизнь, ровно парус оттниров – где-то черная полоса, где-то белая…

Верна усмехнулась. Винопей говорил, будто коффы гнали Залома с остатками войска до самого моря, где-то далеко на полудне. Что сталось потом, никто не знает, но только под ярким светилом полудня как раз и получается медный цвет кожи и выгорают волосы. Тут к гадалке не ходи. Выходит, уцелели заломовцы и семь долгих лет крепко точили зубы. На кого, интересно? Знают что-то про князей?

– Болтают, будто князья не больно чисты на руку, – как бы между прочим бросила Верна. Ждала вспышки гнева, зубовного скрежета, но то, что последовало, удивило бы кого угодно.

– Ага, болтают, – равнодушно буркнул Черный Коготь, проглядывая лезвие меча на солнце, нет ли незамеченных выбоин. – Соврут, недорого возьмут.

– Впрочем, ваше дело, – отвернулась. Не хотят говорить – и не надо. В чертоги Ратника утащить чужую тайну, что ли? Всего-то и осталось, что встретить вражий меч и оборвать никчемную бессмысленную жизнь. Для чего ковыряться в чужих историях, когда своя останется незаконченной?

Прикусила губу. Жизнь действительно похожа на полосатый парус оттниров. Еще недавно Верна ненавидела весь белый свет, прикоснуться к себе не давала, мечтала окончить дни на клинке. Потом враз наступила белая полоса, полночь обернулась полднем, зима – летом. В человеке человека разглядела, повернулась лицом… и на тебе! Опять черная полоса, опять жить не хочется, острого меча ищется. Будет ли светлая полоса? Вряд ли. Ждать больше нет сил. Устала…

– Чем ближе горы, тем больше разъездов. – Четверка спряталась в густом лесном укрытии, а по дороге мощно и брячливо выступал княжеский дозор: двадцать мечей, четверо в ряду. – Ровно сети раскинули, авось заломовца поймают.

– Боятся, – шепнул Пластун Ворону. – Пусть боятся.

– Нам бы только до крепости добраться. – Черный Коготь внимательно оглядывал дорогу в просвет ветвей. – Куда? Стой!

За руку придержал Верну, уже было готовую выскочить на открытое место.

– Ведь проехали? Проехали ведь!

– Не спеши. Целее будешь, – нехорошо прищурился Коготь. – Не учудили бы чего. Ох подвох чую!

Как в воду глядел. Едва дозор скрылся за поворотом, едва улеглась вековечная пыль, на дорогу выступил еще один отряд, больше первого. Те же княжеские дозорные, только шумнее. Мечей сорок, не меньше.

– Еще будут или все прошли? – усмехнулся Ворон.

– Вот ведь придумали, собаки! – скривился Пластун. – Подумаешь, будто проехал дозор, шасть на дорогу – и попадаешь ровно кур в ощип. Тепленьким возьмут, с пылу с жару.

– Пройдохами были, пройдохами остались. – Черный Коготь презрительно сплюнул и бросил на голову клобук. – Как бы сами себя не перехитрили.

До гор оставалось немного, рукой подать, Верна поклялась бы, что приметила островерхие снежные пики в лазоревом мареве, когда бы не боялась обмана. Иной раз далекие облака примешь за горную страну, особенно если те стелются по самому дальнокраю и висят себе неподвижно при полном безветрии.

Теперь остерегались вставать на постоялых дворах днем, только на ночь. Когда темно, дозорный изголовье давит в дружинной избе, а тех немногих, что по службистскому рвению пылюют по дорогам, заломовцы не боялись. И тем не менее на постоялом дворе «Вертел» Черный Коготь купил у хозяина кусок плотной тканины и бросил Верне:

– Надевай.