Онлайн книга «Великолепный век. Роксолана и Султан»
|
– Не знаю. Держали нас взаперти, хозяев не видели, зато учили хорошо. – Ты оттуда язык знаешь? – Я много что знаю. Нас учили не только турецкому, но и латыни, греческому, фарси… Истории, стихосложению, музыке, читали Коран, учили вышивать красиво, петь, танцевать, учили за больными ухаживать, массаж делать… и еще… Она не стала говорить, что учили доставлять наслаждение мужчине, подумала, что плохо научили, если с первым же мужчиной, который ее коснулся, ничего не применила, только трепетала от ужаса и возбуждения. Что, если бы и у султана так же? Настя даже головой мотнула, отгоняя эту мысль: ей вовсе не хотелось к старому султану на ложе! – Мужчин услаждать? – и без слов догадалась Фатима. – Да, только я плохо этому училась. – А надо, потому что у вас может случиться всего одна ночь с Повелителем. Если во время нее не понравитесь, то до конца века вот так, как я, сидеть будете. – А ты кем была? – Я была одалиской у султана Селима еще до того, как он султаном стал. Ох и жестокий был человек! Однажды к нему на ложе попала, угодить не смогла, больше звать не стал. По чести сказать, он никого не звал, даже свою жену Хафсу, нынешнюю валиде-султан, – Фатима понизила голос до шепота. Настя вдруг сообразила: – А сколько лет валиде-султан?! – Никогда не считай чужие годы, тем более у женщин! – А султану Сулейману? – Повелителю двадцать пять только что исполнилось, вы ему к дню рождения подарены. Но его нельзя называть по имени, надо говорить Повелитель. Запомнила? – Сулейман молод? – Тьфу ты! Вроде сообразительная, а бестолковая. Сказано же: Повелитель! Повелитель, понимаешь, а не… Сама с тобой назовешь, как нельзя. Настя с удовольствием засмеялась, но тут же замолчала. Султан молод… – А кто всегда рядом с сул… с Повелителем? – Валиде-султан… Махидевран, она любимая кадина, правда, не она первая сына родила. – Сколько же у Повелителя жен и детей? – это уже Гюль. Насте хотелось спросить совсем другое, но она промолчала, боясь, что неосторожным интересом выдаст себя. – Четыре сына, три постарше от старших жен, а четвертый, маленький, от любимой Махидевран. – От этой толстухи?! – Тьфу ты! Да придержи язык! Тебя следовало не Хуррем назвать, а Болтливой. – Фатима снова понизила голос до шепота и добавила: – Она не всегда такой была. Как сына родила, так толстеть начала. Но Повелитель ее все равно любит. И шах-заде Мустафу тоже. – Шах-заде это кто? – Гюль, это принц, сын султанский. – Да, старшему шах-заде Махмуду, рожденному Фюлане-хатун, уже восемь, второму – Мураду – семь, еще Махмуду – шесть, они рождены Гульфем Султан, и младшему Мустафе, сыну Махидевран, еще пять. Но он самый любимый у Повелителя. – Все от жен, не от наложниц? Фатима строго посмотрела на интересовавшуюся Гюль: – Знать бы должна, что если наложница сына родит, то женой стать может. Гульфем была наложницей, стала кума-хатун, второй женой. – А где первая, Фюлане? – В Кафе осталась. А может, уже и померла, не знаю. – Так теперь первая жена Гульфем? – Нет, баш-катун, первая жена Махидевран, потому что любимая. Повелитель может не по старшинству любого из шах-заде наследником сделать, а его мать баш-катун станет. Настя тихо пробурчала: – Баш-катун, маш-катун… ну их всех к черту! – Что ты там бормочешь? – Домой хочу! – А ты где? – К себе домой, понимаешь? – И-и… забудь, твой дом теперь здесь, отсюда никуда не уходят, разве что в мешке в Босфор. – В каком мешке? – Неугодных одалисок сажают в мешок, бросают туда дикую кошку или ядовитую змею, завязывают и кидают в море. Зато послушным здесь хорошо… – Чем же? – Одевают, украшения дарят, кормят хорошо, работать не заставляют… – Учат? – Чему? – Ну, читать, поэзии, философии… – Чему?! – Философии. Это когда рассуждают о мире. Фатима и Гюль смотрели на Настю так, словно она только что свалилась с луны, хотя той на небе еще не было. Девушка поняла, что они понятия не имеют о философии. А султан? Интересно, а зачем ее тогда учили? – Нас в Кафе многому учили, чтобы мы могли с образованными людьми не только ложе делить, но и поговорить тоже. Хотите, стихи персидские или арабские почитаю? Или турецкого улема Ахмед-паши? – Откуда ты про Ахмед-пашу знаешь? – Говорю же: учили. Слушайте: Кто зеркало тебе вручил такой пригожей? Любуешься собой, меня забыв, похоже! Терзаешь грудь мою сильней любого рока. Аллах, кто сотворил тебя такой жестокой?! Поймала всех вокруг походкой плавной в сети, Пройдешь – не усидят и муфтии в мечети! И столько жарких стрел метать в меня не надо, Давно я был сражен одним лишь метким взглядом. Я сердце растерзал давно своей любовью, Чтоб руки ты могла омыть моею кровью. Слушали не только Гюль и Фатима, но и наложницы вокруг. В садике установилась такая тишина, что, казалось, муха пролетит – услышат. Кто-то попросил: – А еще почитай? Но она не успела, позвали ужинать. Девушки расходились с заметным неудовольствием, перешептываясь, что появилась необычная новенькая: стихи читает, как заправский чтец. Настя не заметила, как внимательно приглядывалась к ней Фатима, а когда девушки ушли кушать, тихонько скользнула в сторону покоев валиде-султан. Старую рабыню туда пустили. Почему Хафса не забыла ту, что была наложницей ее мужа в давние времена? Возможно… Кормили куда лучше, чем в Кафе. За низеньким столиком вместе с ними оказались еще четыре девушки. Одна из них, самая рослая и уверенная в себе, тут же поинтересовалась: – Тебя как зовут? Насте почему-то совсем не захотелось, чтобы под сводами этого дворца звучало ее настоящее имя, она назвалась тем, что дали в Кафе: – Роксолана. – Русская, значит… А я из Венеции, Мирана. А ты кто? Гюль заметно смутилась: – Я Гюль. – Откуда? – Черкешенка. – А… здесь таких любят, но у тебя ничего не получится. – Почему? – Махидевран черкешенка, она соперницы не потерпит. |