Онлайн книга «Великолепный век. Роксолана и Султан»
|
Настя училась с удовольствием. Им позволили на занятиях только прикрывать нижнюю часть лица и не прятать руки, и вопросы задавать тоже позволили. Столько интересного можно узнать у генуэзца Бартоломео (Гюль сказала, что такое имя нормальный язык произнести не в состоянии), обучавшего премудростям европейской истории и латыни, у Абдуллы, который рассказывал об истории Османов, у Нияза, из уст которого лилась волшебная музыка персидской поэзии, даже у старой Зейнаб, которую Настя все равно недолюбливала, так и не простив первого унизительного осмотра. Зато как ей нравилось играть на струнных музыкальных инструментах! Гюль больше любила бубен. А еще нравилось петь простые песенки, которые мельком слышала, когда ходила в хамам. Запоминались уличные песенки легко, и Настя распевала их, приводя в ужас Зейнаб. Но девушку не наказывали, хотя ругали за своеволие часто. Много ли в юности нужно, чтобы почувствовать себя лучше других? Держали в особых условиях, холили, лелеяли, восхищались умом и способностями, явно выделяли даже среди тех, с кем вместе училась… Настя зазналась, легко поверив, что она особенная. Она и была особенной, но только не там, где оказалась. Умная и красивая рабыня все равно рабыня, и никакое знание латыни или персидской поэзии от участи быть проданной не спасет. Этого девушка пока не поняла, а если и говорили, то считала, что ее либо выкупят, либо не продадут вообще никогда. Но больше всего ждала, что выкупят и домой вернут. Должны же ее искать? Особенно в это поверила, когда одну за другой выкупили двух учившихся с ними девушек. Одна из них, Александра, и вовсе жила неподалеку от Рогатина, правда, в неволе с Настей почему-то знаться не желала. Не хочет, и не нужно, Настя не навязывалась, хотя так тянуло поговорить о родных краях. Но, услышав, что за Александрой приехали, метнулась к ней, чуть не в ноги упала: – Передай в Рогатин Лисовскому, что его дочь в неволе в Кафе. Христом богом молю, передай! Он отблагодарит, щедро наградит. Передашь? Та сначала шарахнулась в сторону, потом задумалась. Было видно, как она борется с собой. – Да чего же ты боишься?! Ведь кто-то же сказал о тебе родным. Скажи обо мне, меня выкупят, а тебе заплатят. – Кому сказать? Повтори. – Лисовским. В Рогатине их всякий знает. Скажешь? Александра словно нехотя кивнула. – Скажешь?! – умоляюще впилась в нее глазами Настя. И тут Александра зашептала ей горячо: – Ты дурочка! Чем тебе здесь плохо? Кормят, поят, работать не заставляют. – Дома же лучше. Ты не хочешь домой? – Мой Олесь ни за что не простит неволи, не женится на рабыне, пусть и нетронутой. Дома позор. – Глупости, с Руси степняки часто угоняли женщин в полон, но их радостно встречали, если удавалось вернуться. – Кто тебе сказал? Ты хоть одну счастливую видела или о такой знаешь? – Я и тех, кто вернулся, не видела. – А я видела. У меня тетка вернулась, так что? Всю жизнь и прожила как проклятая, словно она виновата, что мужчины защитить не могли. Родственники, что выкупили, сторонились. Жила бобылкой, так все, кому не лень, стали ходить к ней, словно она гулящая. Знаешь, чем закончилось? Настя махнула рукой: – Догадалась. Только не везде так. Знаю, что мне простят, потому как прощать нечего. – Простят знаешь кому? Тем, кто в море с корабля бросился, от неволи спасаясь. Или под плетьми степняцкими погиб. А нам с тобой, Настя, спасения уже нет. Кому докажешь, что чиста осталась? Не станешь же ходить по улицам и кричать? Надеяться было на что, она в плену уже почти два года, учится второй год, но пока никто на ее тело не посягал и обращались, словно с драгоценностью. Но ничто не вечно… Двух девушек из пяти обучавшихся куда-то увели и не вернули. Настя попыталась спросить у Зейнаб, та только фыркнула: – Не твое дело! Их в гарем забрали. Это означало, что могут забрать и саму Настю? Тогда можно не мечтать, что выкупят, из гарема никому еще не удавалось вернуться домой, это позор для владельца. Стало страшно, но девушку снова успокоила собственная уверенность – она особенная, значит, с ней будет иначе! Но случилось другое… Гюль показала какую-то плошку: – Это для рук, чтобы кожа была нежная и гладкая. Давай мазать. – А из чего? Настя знала, что бывают мази из бараньих мозгов, а то еще из чего похуже, потому сначала интересовалась, что в составе. Гюль наморщила и без того не слишком высокий лобик: – Ммм… желток, льняное масло, мед и лимон. Никаких не рожденных барашков! Они намазали руки на ночь и улеглись, выставив их поверх одеяла и стараясь не выпачкаться медом, чтобы не липнуть. Гюль вдруг шепотом сообщила: – Тот парень сегодня меня снова встречал… Она говорила о красивом парне, который прислуживал в доме. Конечно, вне своих помещений они передвигались, только закрыв нижнюю часть лица, но глаза тоже умеют говорить. Гюль явно нравилась парню, как и он ей. – Его зовут Мюрад, я слышала… – Он тебе нравится? – Конечно… – Гюль, у него нет денег, чтобы купить тебя. – Я знаю. Этому разговору бы тем и закончиться, но Гюль неожиданно простонала: – Лучше в омут, чем в гарем к какому-нибудь старику! – Разве у стариков бывают гаремы? – У всех бывают. И не нужны будут эти блестящие газели персидской поэзии! Настя хотела сказать, что они едва ли нужны и Мюраду, тот тоже вряд ли силен в поэзии, но покосилась на Гюль, которая тихо плакала в тишине, и промолчала. Что она могла сказать подруге? Утешить, но чем? Их в любой день могли забрать вот так же, как подруг, и кто знает, что ждет дальше? Действительно, пригодится ли когда-нибудь то, чему учат? Желая чуть развеселить подругу, Настя принялась читать газели. Ее память всегда была великолепной, а запоминать то, что нравится, вообще могла, услышав впервые. Настя не раз поражала учителей способностью делать это. Например, услышав четверостишье Саади, вдруг заявляла Ниязу, что он уже читал его в позапрошлый раз! – Как читал? Не читал. – Ну да? И Настя слово в слово повторяла услышанное, заставляя Нияза застывать с раскрытым ртом в недоумении. Позже он понял, что золотоволосая полонянка просто схватывает все с первого слова, и перестал поддаваться на Настины уловки. Она знала множество самых разных стихов, конечно лирических. – Я болен был, к себе врача позвал. Но тот, едва взглянув, мою болезнь назвал: |