
Онлайн книга «Про Иону»
А в результате? А в результате получается: все всё знали. Арончик знал, Лия знала, мама моя знала, Гришенька дорогой знал. Особенно Гриша! Знал, а вместе со мной планировал, как потратить Соломоново золото. У них такая идиотская игра — знать и не говорить. Не понимаю. Конечно, им неприятно вспоминать. А мне после всего — приятно? Так ли, сяк ли, ниточка стянулась в узелок. Слава Богу. Деньги, деньги… А как бы Любочка их через границу везла? Сейчас собаки чуют и наркотики, и ценности, и все, что в желудке человека. А потом сиди в тюрьме. Нет. Перед ноябрьскими стала собираться в Чернигов. Попрощалась с кем надо. Пошла к Камскому — на кладбище. Он на месте не сидел — гулял между памятниками. Кричу-кричу: — Илья Моисеевич! Вижу вдалеке фигуру, а он не отзывается. Подошла, громко поздоровалась. Говорю: — Я попрощаться пришла. Посмотрел на меня, как нормальный, и говорит: — Шо, Фейгачка, умирать собралася? Рано тебе еще. У тебя ж детки. А я один. У меня крови не осталося, а я ж живу. Думаю, чи мине тут зачинить на замок, а то хожу, хожу, а толку нема. Як считаешь? — И так смотрит, так смотрит жалобно. Говорю: — Конечно, закрывайте. Сейчас зима настанет, холодно, снег, кто сюда ходить будет, кому нужно? — Сюда нэ трэба. А отсюдова? И повела я его под руку, и шли мы долго-долго. И ни одной попуточки. Приехала в Чернигов — мои квартиранты упрашивают, чтоб не прогоняла. Их трое — муж, жена и ребеночек, девочка трех лет. Мы, говорят, переберемся в маленькую комнату, вам же веселее будет. Плату нам скинете, и мы вам будем помогать по хозяйству, и вообще — не одна. Подумала и согласилась. Пожили так с полгода. И опять я отправилась в Остер вместе с телевизором — квартирант меня на своей машине отвез с ветерком. И тут вызывают меня телеграммой на переговорный пункт — квартиранты. Вам, говорят, дочка звонит каждый день, волнуется, сказала, что будет звонить через три дня, так чтоб вы дома были. Я отправилась. Звонит моя Любочка и первым делом: — Что за люди у тебя живут? Обрисовала ситуацию. Она в крик. Немедленно прогоняй. Тебя обкрутят, квартиру на себя перепишут, известное мошенничество, не ты, мама, первая, не ты последняя. Возражаю, что я еще в своем уме, чтоб суметь собственной квартирой распорядиться, а она если хочет, то пусть приезжает посмотреть на родную мать, а не раздает указания по телефону. Шваркнула трубку — и обратно в Остер. Через несколько дней опять мне телеграмма на переговорный. Квартиранты докладывают: с вечера до утра трезвонит межгород. А у меня телефон старый, из розетки не вынимается. Они просто снимали трубку, как будто занято, но тоже не выход, телефон отключается. Просили разрешения поставить новый аппарат, чтоб с розеткой. Разрешила. Ладно. Ладно-то ладно, а с дочкой вроде войны. Нехорошо и глупо. Что с ее стороны, что с моей. Плюнула и поехала домой. Дождалась звонка и сразу же говорю Любе: — Доченька, у меня дела идут отлично, здоровье хорошее. Насчет квартиры не беспокойся. У меня одна мечта, чтоб ты приехала и своими глазами увидела меня и вообще. Слышу, плачет. Говорит, сил нет, чтоб я на нее не обижалась, потому что она совсем замоталась и не знает, с какого бока ждать неприятностей. Но главное — обещала приехать. Когда, не сказала, но скоро. Сижу, боюсь тронуться с места. Вдруг явится, а меня нету. Некому ей открыть дверь. Квартирантка успокаивает: и откроем, и накормим, и тут же телеграмму дадим. А у меня в Остре клиенты, каждый день расписан по часам. Поехала. Как-то вечером смотрю новости. В Израиле неспокойно. Опять евреев выселяют, чтобы арабам отдать по соображениям политики. Интервью дают, кто там живет, мол, не уйдем, с автоматами будем сражаться. А их выселяют. Один вечер смотрела, второй. А на третий опять. Рассуждения всякие насчет ближневосточной проблемы, местные жители перед микрофоном клянутся и так далее. И вдруг вижу — Давид. Корреспондент его спрашивает, как дела, что намерен делать в сложившейся тяжелой ситуации. Давид говорит: — Я приехал из Иерусалима, чтобы поддержать своих товарищей. Мы отсюда не уйдем. Тут наша последняя граница. Ой! Опять граница. Опять граница. Где она, та граница, с которой нельзя уйти? Кто ее видел? Я ему кричу в телевизор, чтоб не кобенился, а то свои же и пристрелят случайно. Ну, ладно. Живой пока. Разберутся. Хорошо, что Любочки с ним нет. Пришла Нина Александровна, подышать воздухом перед сном. Гуляем, обсуждаем положение в мире. Я рассказала, что увидела знакомого в новостях. Она поинтересовалась, что за знакомый. Я вроде хотела рассказать историю, но почему-то расхотела. — Один человек, у нас с ним отношения были. На старости лет вспомнила про отношения. Какие отношения? К кому? По какому поводу? Навещала Камского. Он уже не вставал. Но говорил. Ум у него просветлел, меня называл Женей. Но все равно спрашивал про Фейгу, про Айзика, про Гришу. Я с ним поговорю — и мне легче на душе. И вот прибыла Любочка. Как раз квартиранты съехали. Красивая, как американская артистка. Слова из нее не вытянешь, только курит и курит. Курит и курит. — Я, — говорит, — абсолютно счастлива. У меня есть постоянный заработок. У меня есть бойфренд. Я по всему свету езжу с путешествиями. На все хватает. Волноваться тебе, мама, не надо. Я спросила, как все-таки личная жизнь. Она опять как заведенная: — У меня есть бойфренд. Есть работа. С тетей Любой работаем на пару в салоне. О#39;кей. Сходили на кладбище. Посидели там на лавочке, повспоминали. Я ей рассказала про Остер, про Арончиков дом, что по полгода живу на даче в раю. Она одобрительно кивает головой. Спросила: — Документы в порядке на дом, на квартиру? — Конечно. Я тебе покажу, где что. Думала, она отнекиваться начнет, но она посмотрела по-деловому. Правильно. Не то что мы, никогда не знали, за что хвататься со своими дурацкими тайнами. Она обняла меня и говорит: — Мамочка, как я тебя люблю. К себе не приглашаю. Обстоятельства. Ты не в претензии? Какие претензии? Никаких претензий. Лишь бы ей хорошо было. Спросила: — Про Давида не слышала? Я его по телевизору смотрела, с автоматом. Выглядел неважнецки. Она: — У него всегда проблемы. Ничего. За день до отъезда как подменили мою Любочку. Терпела-терпела — и закончилось ее терпение. |