Книга Про Иону, страница 3 – Маргарита Хемлин

Задача, которой снабдила меня Дарина Дмитриевна, оказалась страшно трудной. Посоветоваться не с кем. В училище — девчата молодые, неопытные, все готовые к сплетням и зависти. В сберкассе я с сотрудницами не дружила. Но у меня сложились неплохие отношения с заведующим Ефимом Наумовичем Суркисом, во-первых, потому что дядя Лазарь именно через него, троюродного или даже значительно дальше брата тети Хаси, устроил меня на работу, а во-вторых, Суркис всегда улыбался и являлся образцом веселого человека, у которого всякое недоразумение решалось независимо и легко.

Ефим Наумович заверил, что сохранит все в тайне и секрете.

В ответ на мое описание ситуации он долго молчал, потом ответил:

— Тебе правильно сказали. Обидно, конечно, нелицеприятно. Я сюсюкать тут не склонен. У меня тут семья погибла. Я один как перст. Спасаюсь шутками-прибаутками, но очень плохо. Думаю, если б я погиб с ними, было б легче. А совет один: расскажи своему Виктору Павловичу проблему. Не выдавай Дарину, поделись сомнениями от себя. Как он решит, так и будет. Тут такое наступает у нас в стране, что, может, ему придется вслед за тобой ехать на край света. Положение серьезное. У меня один родственник работает на Большой Житомирской в парикмахерской, так к нему бриться не садятся. Еврей с бритвой — большое дело! Смешно? А его с работы попросили.

Я сидела молча и старалась сообразить глубину положения. И не могла.

Суркис заметил мое состояние и погладил по плечу:

— Знаешь, дивчина, что. Выходила б ты за меня. Я человек поживший, повидавший. А еще и не старый. Смертью и Сибирью меня не перепугаешь. Тебе тоже пропасть не дам.

И засмеялся. Нехорошо засмеялся, без должного задора, по обязанности.

Я оказалась в полном смятении. Со всех сторон лезли в уши ненужные сведения. То в трамвае кто-то что-то скажет обидное в адрес евреев; то на работе обсуждают статью в газете про космополитов и Пиню из Жмеринки, причем косятся на меня.

Как назло в это время Виктор Павлович заболел, и его заменял на занятиях другой преподаватель.

Неделю я ходила, как тень. Не выдержала и забежала на Саксаганского проведать Виктора Павловича.

Наткнулась на Дарину, потому что она открыла дверь. Дарина замахала руками:

— Уходи, бесстыжая, человек с температурой сорок градусов себе места на кровати не находит, а ты прискакала!

Я побежала домой в слезах. Как раз было 31 декабря, наступал Новый год, 1951-й. Мама собиралась на празднование к дяде Лазарю. Я должна была идти тоже, а мне не до того.

Мама поинтересовалась у меня, что случилось. Я у нее спросила, или она не знает, что происходит, на каком она свете существует, что не находит объяснения моим слезам. И рассказала ей про газеты, про радио и так далее.

Оказалось, мама в курсе событий, но не придает им значения от усталости. И мне советует не придавать, иначе можно сойти с ума. А мне еще учиться и вести жизнь дальше.

Чтобы не портить настроение маме в праздничный вечер, я сделала вид, что успокоилась.

Мы пошли к дяде Лазарю.

Там среди других гостей присутствовал и Суркис. Он по-дружески периодически подмигивал мне, а когда я перед зеркалом поправляла прическу — волосы у меня были по бокам высоко заколоты у висков, и кудри завивались, как будто специально, но это от природы, — Суркис приобнял за плечи, со спины и тихонько шепнул:

— Ну что, надумала идти за меня?

Суркис выпил, и поэтому я не обиделась, а, наоборот, расценила его слова как поддержку в трудный момент.

Мы с Суркисом пошли гулять по ночному Киеву и пришли к нему в квартиру. Он мне говорил, что полюбил меня с первого взгляда, но не решался признаться из-за разницы в возрасте. Когда я спросила, какая же разница, оказалось, что ему всего тридцать шесть лет, просто он выглядит нехорошо из-за пережитого. Мы много смеялись. Неприятности отошли на второй и третий план.

Не нужно думать, что одна ночь, тем более новогодняя, решила дело. Легкомысленность — не моя черта. Между нами были только разговоры относительно будущего.

У меня будто спала пелена с глаз. Я увидела свое положение незавидным, даже если Виктор Павлович уйдет от Дарины Дмитриевны. Где мы будем жить? Разгородить их нынешнюю комнату, конечно, можно, и люди так делали. Но что получится? Ничего хорошего. Другого места в Киеве у Виктора Павловича не было, его жилплощадь разрушили в ходе войны, а ответственной квартиросъемщицей являлась Дарина Дмитриевна, так как там до своей смерти жили ее отец, погибший на войне, и мама, тоже покойная от болезней и горя.

Надо мной витал призрак бездомности. А у Суркиса была однокомнатная большая квартира на Бессарабке. Там до войны счастливо жила его семья. Оттуда он без задней мысли добровольцем ушел на фронт. А дети и жена погибли.

Ефим Наумович заявил мне прямо:

— Моя мечта — вновь заполнить стены детскими голосами и женским смехом.

И вот, дорогие друзья, данное мгновение и повлияло на мою дальнейшую судьбу.

Суть в том, что я имела очень привлекательную внешность. Со временем некоторые даже мне говорили, что я вылитая артистка Элина Быстрицкая. Сходство несомненное.

Но дело не в этом.

Мне было чрезвычайно обидно, что ситуация не позволяла мне вполне раскрыть свою женскую сущность. В условиях отсутствия удобств, тепла, хорошего питания, в углу, который мы с мамой снимали, я часто болела. Мои волосы тускнели на глазах, фигура теряла четкость, а неполноценный сон на топчане не давал успокоения. К тому же я носила неказистую одежду, хоть и старалась украсить ее воротничками и манжетами.

Романтическая увлеченность Виктором Павловичем затмила мне мои мысли и оставила сознания ровно настолько, чтобы думать лишь о любви к нему, тем более первой. Но страшные предположения, витавшие вокруг, буквально загоняли меня в угол и заставляли вновь и вновь возвращаться к дням эвакуации, принесшим столько лишений.

Конечно, проблема дальнейшей судьбы еврейского народа, составной частью которого я являлась по рождению, меня будоражила. Но и с этой стороны тоже получалось, что хоть отпущенное до новых испытаний время я могла бы прожить приятно и достойно рядом с надежным человеком. Как бы там ни было.

Я рассказала о Суркисе маме. Она обрадовалась: дальше и мечтать не надо. Выразила уверенность, что наконец обретет свой неотъемлемый угол рядом с родной дочерью.

В течение трех дней я ответила Ефиму Наумовичу согласием.

Тогда же в техникуме я нарочно встретила выздоровевшего Виктора Павловича и сказала, что между нами все закончено до капли. Он требовал объяснений, но я намекнула, что объяснять нечего. Любовь прошла, как дым.

В это же время я поняла, что беременна. Так как с Суркисом близкие отношения еще не наступили, а я твердо приняла решение о замужестве, нужно было спешить: или подпольный опасный аборт, или известно что. Я выбрала и переехала с малозначительными вещами, которые составляли все мое имущество, к Ефиму Наумовичу. То есть, просто говоря, к Фиме. Мама, по моему совету, пока осталась на прежнем месте, чтобы я спокойно огляделась без лишних глаз.