Книга Про Иону, страница 78 – Маргарита Хемлин

— Погоди, погоди. Ты по оргнабору, что ли? На целину? Ой, молодец! Вообще у тебя шило в жопе, ты по натуре и по характеру на месте не сидишь. А там себе биографию сделаешь! Ой, какой же ты хитрый, Ёнька! Честно признайся, как друг, от кого бежишь? Опять с бабой не поладил?

Иона промолчал. Но Конников на ответ и не рассчитывал, он будто протрезвел от соображения хорошей комбинации:

— А комната пустая остается? Я туда жильца найду, с участковым договорюсь. Мне капельку, и тебе хороший доход. По рукам?

— Ну, я еще точно не уверен, когда отбываю.

Больше ни с кем прощаться Иона не запланировал.

Слово «оргнабор» взял себе на личное вооружение — соседям так и сказал и вскоре выехал с Киевского вокзала в город Чернигов.

Когда еще думал, куда ехать, сразу решил, что Хмельника нет.

Оставался Чернигов.

В Чернигове полюбовался вокзалом — пленные немцы отстроили целый дворец с башенками. Он таких — разного меньшего размера, правда, — насмотрелся за дорогу.

Дальше отправился на Троицкую, как двенадцать лет назад, только теперь был конец апреля, а тогда июль. Иона специально отметил, как много зависит от времени года: если бы тогда его не сморила жара, может, вся судьба пошла бы по-другому.

Город сильно поменялся. Вокруг местной Красной площади — дома, похожие на вокзальный дворец. Тоже, значит, вроде немецкие. Потом — за Валом, к Лисковице — старые, без изменений. Улицу Тихую Иона прошел крадучись, тем более что был вечер. Не то чтобы опасался знакомых — его бы никто теперь и не узнал, — а просто хотелось самостоятельности до поры до времени. Взошел на Троицкую. За новыми деревьями и кустами не сразу разобрался, где Коцюбинский.

В оградке памятника посидел, посмотрел на город с огоньками.

В итоге получалось что? В итоге получалось то, что надо идти обратно на вокзал и брать билет куда-нибудь. Другого выхода Иона не видел. Поддался минутной слабости духа — и вот, кроме окружающей красоты, никакого результата и облегчения по существу.

Поплелся к центру, к Красной площади, поспрашивал, где можно переночевать в гостинице, — посоветовали новенькую «Деснянскую», рядом с кинотеатром имени Щорса, на самой площади. А напротив — то самое здание, перед которым Иона стоял давным-давно и зачитывал мемориальную доску писателя Коцюбинского.

Так что все одно к одному.

Рано утром, часов в шесть, решительно встал и пошел по направлению Фридки.

Дом Герцыка стоял на месте. Крыша новая, забор крепкий, калитка пригнана и, видно, изнутри на хорошем замке.

Иона постучал в окно.

Фридка совсем не изменилась, только сильно раздалась, особенно в груди. Встретила Иону слезами, аж взахлеб.

Самуил умер от последствий ран три года тому. Дети — семеро, — слава Богу, здоровы.

Говорили во дворе, чтобы не разбудить детей.

Фридка стояла в одной рубашке. Иона дал ей свой макинтош, но она его так и не накинула на плечи; говорила, говорила шепотом:

— Я зараз детей потихоньку подниму, им же ж все одно вставать, тогда в дом пойдем. Ты хвилиночку постой.

Дети смотрели на Иону с интересом. Но так как он явился без гостинца, потеряли интерес, и каждый занялся своим делом, в основном пререканиями с матерью: кому идти за водой на колонку.

Иона сидел на стуле в углу. Дети как-то вдруг все хором ушли — старшие в школу, младшие — в детский сад.

— Очень самостоятельные, — похвалил Иона.

Фридка и Самуил, по обычаю, подобрали имена своих мертвых родственников, так что теперь так: первая — Лея — в честь Фридкиной мамы, потом — Тойбеле-Таня — в честь Фридкиной сестрички, средние: Моисей — в честь отца Ионы, Гриша, Миша и Башева — в честь сыночков и доченьки Суни, а младший — Герц — в честь Герцыка.

Когда Фридка рассказывала об этом, она особенно радовалась, а сокрушалась только про одно:

— Мы еще одну доченьку планировали, шоб в честь мамы Суниной. Ой, мы б столько еще нарожали! Только бери имена, бери и называй. Не успели.

Иона спросил, как получилось, что в честь его отца назвали мальчика. По справедливости — надо бы в честь Суниного папаши.

— Так как раз от тебя денежный перевод пришел. Не помнишь? Вот я и сказала: про Ёньку мы забыли; я подумала: столько денег выслал — значит, бессемейный. Одобряешь?

— Одобряю. Хорошие дети.

Фридка махнула рукой:

— А шо толку? Они хорошие, а меня не любят. Если б любили, нервы бы мои берегли. Правильно, Ёничка? Я ж мать-героиня такой-то степени. Мне надо уважение оказывать.

Фридка положила руку на плечо Ионы и улыбнулась.

Иона встрепенулся, как будто его побрызгали холодной водой:

— Ты что, Фридка?

— Ничего. Оставайся. Ты, мабуть, в отпуск приехал? У меня поживешь. Места хватит. На полу тебе постелю, — Фридка улыбалась.

Иона остался.

Фридка к нему приступила по-женски и раз, и другой. Иона ответил. Но честно предупредил, что у него на свое будущее другие планы.

Фридка рассмеялась:

— Я у тебя шо, планы забираю? Я тебе удовольствие делаю просто так, по обоюдному желанию. Каким ты был, Ёнька, таким остался. Я к тебе как к родному, а ты выкобенюешься.

Про свою московскую жизнь Иона Фридке почти ничего не рассказал. Она и не интересовалась.

Через недельку Иона попросил Фридку подыскать ему угол у кого-нибудь неподалеку:

— Дети же всё понимают. А как они посмотрят, когда я уеду и тебя брошу? И соседи болтают, наверное, что попало.

Фридка отнеслась с пониманием, что значит — возраст. Не махнула, как раньше, рукой. Повела Иону к своей знакомой женщине — на другом конце улицы. Прямо через одну минуту после Иониной просьбы. Видно, сама про такое думала.

Женщина была лет… трудно сказать. Худая, черная, лицо закутано платком до носа.

— Привела до тебя жильца, Рахиль. Хороший мужчина. Аид. Иона Моисеевич Ибшман. С Москвы приехал. Ты его, может, помнишь, он при Герцыке со мной жил. А теперь на неопределенное время здесь в отпуске.

Рахиль кивнула. Назначила цену — копейки за жилье и питание. Но с условием — поправить кое-что по хозяйству: крышу, калитку, то-се.

Иона заметил, что говорит она нехорошо. Какой-то сильный дефект речи.

Перенес чемоданчик и стал жить. Быстро привел в порядок и крышу, и калитку, и весь заборчик укрепил.

В доме — две крошечные комнатки, одна проходная, там Иона и расположился.

Рахиль соблюдала субботу, читала Тору, молилась.

Дала Ионе отдельную посуду, велела другой не трогать; к печке с самостоятельной готовкой не подходить.