Книга Про Иону, страница 92 – Маргарита Хемлин

Поехали.

В дороге Римма говорила без умолку. Что-то про Игоря, про Сашеньку, про то, что хочет устраиваться на работу от скуки и тоски по обществу.

— Ой, Йосенька, если бы я могла, я бы за Игоря сама работала на его месте. Он во всем со мной советуется и шагу без меня в сторону не делает. Но это же нельзя. Мне надо возобновлять медицинскую практику. Или частным образом. Пока не знаю. Вижу, ты хорошо выглядишь, даже помолодел. Тебе сколько лет?

— Скоро пятьдесят семь, — Иосиф ответил и сам удивился и своему голосу, и цифре. — Почти пенсионер. Да что «почти», я и есть пенсионер. Живу между прочим.

Римма принужденно рассмеялась.

— Не говори глупостей, Йосенька, для мужчины это не возраст, а сказка. Я — это да, я уже пожилая женщина. Как ты думаешь?

Иосиф промолчал. А Римма нарочно еще раз спросила, с нажимом:

— Так как?

— Нет, Римма, ты не пожилая. Ты красивая. Вот и все.

В квартире Римма тут же принялась за дело.

— Я пока посмотрю в шкафах, что надо, а потом прогуляемся. Я на Крещатик хочу. Ты обратил внимание, какой у меня костюм? Французское джерси, между прочим. Я в туристическую поездку ездила во Францию. Мне кажется, я одна такая в Москве в нем. А вот ты, Йосенька, с такой выигрышной внешностью, а одет как пугало. Кстати, я тебе подарок привезла. Примерь.

Римма достала из большой сумки тонкую синтетическую водолазку бордового цвета, шерстяной джемпер, замшевые туфли типа мокасины.

— Думаю, с размерами угадала, ты точь-в-точь Игорь, только потоньше в кости. Давай переодевайся.

Иосиф растерялся, но перечить не стал. Взял вещи в охапку и направился в другую комнату. Но Римма его остановила:

— Или нет. Не так. Ты сейчас примешь ванну, а потом оденешься во все новое. Как символ.

— Перед смертным боем, что ли? — попытался пошутить Иосиф.

В ванной он долго мылился душистым мылом, тер себя мягкой мочалкой, сердился на кости и суставы, выпиравшие из-под кожи, на толстые ногти на ногах, на седые волосы по всему телу. И при этом пребывал в состоянии невесомости, которое никогда не испытывал в полную меру. Всегда что-то мешало.

Вышел — и Римма захлопала в ладоши:

— Ой, артист! Робер Оссейн! Вылитый. Ну, вылитый, как две капли! А чего мы будем вечера ждать? Прямо сейчас пойдем, я только быстренько приведу себя в порядок. Посиди пока, Йосенька, отдохни, походи по комнате, как туфли — не жмут?

В ванной комнате Римма пробыла долго, но когда вышла, настал черед Иосифа выражать мнение:

— Римма, Римма… Римма, Римма. Я артистов совсем не знаю, а то бы сказал, кто ты есть.

На улице Римма предложила:

— Йосенька, давай не говорить между собой, а просто молчать и смотреть по сторонам, на людей, дышать воздухом. Мне необычайно приятно и легко. А тебе?

— И мне.

На них даже оглядывались, вероятно, принимая за иностранных туристов.

Вернувшись домой, никаких разговоров тоже не заводили. Римма обняла Иосифа, и он ее принял, как будто только этого и ждал столько лет.

На второй день на улицу не выходили, а только лежали в постели.

На третий день утром засобирались к Аркадию Моисеевичу.

Римма торопила:

— Давай, давай скоренько, Йосенька. Сегодня четверг, надо дарственную оформить, у меня нотариус наготове завтра ждет, я еще из Москвы договорилась. Мы сто лет знакомы, он все сделает. Мне в субботу надо быть в Москве.

Иосиф отказался обряжаться в новую одежду, напялил свое.

Дверь дома в Ирпене оказалась незапертой. В кабинете на диване лежал Аркадий Моисеевич. Мертвый.

На столе большой листок бумаги — письмо.

«Дорогой Иосиф! Моя жизнь подошла к концу. Я знаю, что огорчу тебя своим поступком. Но не надо расстраиваться и пугаться неизбежного. Я понял, что пришло мое время. Сейчас весна, и все цветет. И я ухожу в хороший день. Если будет возможность, если существует такая возможность, я непременно дам тебе знать о себе, и тогда мы поговорим.

Привет Римме».

И приписка в самом низу листа, чтобы удобно было оторвать особо:

«Настоящим уведомляю компетентные органы, что моя смерть совершенно добровольна, я принял сильнодействующее лекарство, которое хранилось у меня. Лекарство никем мне не было специально доставлено».

Число, подпись.

Число вчерашнее.

Письмо сначала прочитала Римма, потом передала Иосифу:

— Что ж, ты у него на первом месте. Может, он тебе и дом завещал?

Иосиф, еще не вполне понимая, что произошло, подошел вплотную к Аркадию Моисеевичу и потрогал за твердое плечо:

— Аркадий Моисеевич! Аркадий Моисеевич…

— Он умер, я же врач все-таки. Отойди от него, Иосиф. Вот он всегда такой. Все по-своему. Все мне назло. Теперь милиция, объясняйся, что почему.

Римма рылась в столе, в шкафу, перебирала бумаги, ругалась шепотом.

Наконец приступила к Иосифу:

— Скажи честно, он на тебя дом переписал?

— Я ничего не знаю. Мы не обсуждали.

— Ну ладно. Если б он так поступил, он бы тебе сообщил. Значит, теперь затяжка, пока оформится наследство. Ой, времени совсем нет! Деньги за участок вносить через месяц.

— Римма, — решился вступить Иосиф, — умер твой отец. Ты хоть посиди у его постели, помолчи, подумай о нем.

— Нечего мне думать. Мне жить надо! — отрезала Римма. — Я на почту, звонить. Всех на ноги подниму. В субботу похороним. Никому из знакомых сообщать не буду, ни к чему.

Как сказала, так и сделала.

Посмертную самоубийственную записку утаила, вскрытия не делали, похоронили в субботу. Рядом с Идой Львовной. У могилы находились только Иосиф и Римма.

На прощание Римма попросила:

— Я тут машину закрутила, будут приходить дом смотреть, так ты побудь тут. Показать, поводить вокруг, представить окрестность. Я буду звонить. Насчет цены не заикайся, это другой человек уполномочен. Твое дело — двери открыть и его с покупателем пустить.

Говорила строго. Будто не гуляли по Крещатику, будто не хвасталась перед Иосифом кремовым костюмом джерси.

После отъезда Риммы Иосиф принялся убирать в доме. Вымыл и вычистил всюду, кроме кабинета. Не решался зайти. Но надо. Отворил дверь, постоял на пороге. Начал с окна. Потом — пыль. Потом — пол. Под кроватью лежали книга и лупа. Наверное, Аркадий Моисеевич читал напоследок. Толстая большая книга была раскрыта на середине.

Иосиф поставил книгу на полку. Лупу засунул в карман брюк. Продолжил дело. В дальнем углу, у самой стенки, наткнулся на что-то. Оказалось — дредл [17] . Старый-престарый, ивритские буквы по бокам вытерлись, но угадать можно. Иосиф проговорил: «Чудо великое случилось там».