Онлайн книга «Рудин»
|
– А вот женщины, на которых вы так нападаете, – те по крайней мере не употребляют громких слов. Пигасов пожал плечом. – Не употребляют, потому что не умеют. Дарья Михайловна слегка покраснела. – Вы начинаете дерзости говорить, Африкан Семеныч! – заметила она с принужденной улыбкой. Все затихло в комнате. – Где это Золотоноша? – спросил вдруг один из мальчиков у Басистова. – В Полтавской губернии, мой милейший, – подхватил Пигасов, – в самой Хохландии. (Он обрадовался случаю переменить разговор.) – Вот мы толковали о литературе, – продолжал он, – если б у меня были лишние деньги, я бы сейчас сделался малороссийским поэтом. – Это что еще? хорош поэт!– возразила Дарья Михайловна, – разве вы знаете по-малороссийски? – Нимало; да оно и не нужно. – Как не нужно? – Да так же, не нужно. Стоит только взять лист бумаги и написать наверху: «Дума»; потом начать так: «Гой, ты доля моя, доля!» или: «Седе казачино Наливайко на кургане!», а там: «По-пид горою, по-пид зелено'ю, грае, грае воропае, гоп! гоп!» или что-нибудь в этом роде. И дело в шляпе. Печатай и издавай. Малоросс прочтет, подопрет рукою щеку и непременно заплачет, – такая чувствительная душа! – Помилуйте! – воскликнул Басистов. – Что вы это такое говорите? Это ни с чем не сообразно. Я жил в Малороссии, люблю ее и язык ее знаю… «грае, грае воропае» – совершенная бессмыслица. – Может быть, а хохол все-таки заплачет. Вы говорите: язык… Да разве существует малороссийский язык? Я попросил раз одного хохла перевести следующую, первую попавшуюся мне фразу: «Грамматика есть искусство правильно читать и писать». Знаете, как он это перевел: «Храматыка е выскусьтво правыльно чытаты ы пысаты… « Что ж, это язык, по-вашему? самостоятельный язык? Да скорей, чем с этим согласиться, я готов позволить лучшего своего друга истолочь в ступе… Басистов хотел возражать. – Оставьте его, – промолвила Дарья Михайловна, – ведь вы знаете, от него, кроме парадоксов, ничего не услышишь. Пигасов язвительно улыбнулся. Лакей вошел и доложил о приезде Александры Павловны и ее брата. Дарья Михайловна встала навстречу гостям. – Здравствуйте, Аlexandrine! – заговорила она, подходя к ней, – как вы умно сделали, что приехали… Здравствуйте, Сергей Павлыч! Волынцев пожал Дарье Михайловне руку и подошел к Наталье Алексеевне. – А что, этот барон, ваш новый знакомый, приедет сегодня? – спросил Пигасов. – Да, приедет. – Он, говорят, великий филозо'ф: так Гегелем и брызжет. Дарья Михайловна ничего не отвечала, усадила Александру Павловну на кушетку и сама поместилась возле нее. – Философия, – продолжал Пигасов, – высшая точка зрения! Вот еще смерть моя – эти высшие точки зрения. И что можно увидать сверху? Небось, коли захочешь лошадь купить, не с каланчи на нее смотреть станешь! – Вам этот барон хотел привезти статью какую-то? – спросила Александра Павловна. – Да, статью, – отвечала с преувеличенною небрежностью Дарья Михайловна, – об отношениях торговли к промышленности в России… Но не бойтесь: мы ее здесь читать не станем… я вас не за тем позвала. Le baron est aussi aimable que savant [4] . И так хорошо говорит по-русски! C'est un vrai torrent… il vous entraine [5] . – Так хорошо по-русски говорит, – проворчал Пигасов, – что заслуживает французской похвалы. – Поворчите еще, Африкан Семеныч, поворчите… Это очень идет к вашей взъерошенной прическе… Однако что же он не едет? Знаете ли что, messieurs et mesdames, – прибавила Дарья Михайловна, взглянув кругом, – пойдемте в сад… До обеда еще около часу осталось, а погода славная… Все общество поднялось и отправилось в сад. Сад у Дарьи Михайловны доходил до самой реки. В нем было много старых липовых аллей, золотисто-темных и душистых, с изумрудными просветами по концам, много беседок из акаций и сирени. Волынцев вместе с Натальей и m-lle Boncourt забрались в самую глушь сада. Волынцев шел рядом с Натальей и молчал. M-lle Boncourt следовала немного поодаль. – Что же вы делали сегодня? – спросил, наконец, Волынцев, подергивая концы своих прекрасных темно-русых усов. Он чертами лица очень походил на сестру; но в выражении их было меньше игры и жизни, и глаза его, красивые и ласковые, глядели как-то грустно. – Да ничего, – отвечала Наталья, – слушала, как Пигасов бранится, вышивала по канве, читала. – А что такое вы читали? – Я читала… историю крестовых походов, – проговорила Наталья с небольшой запинкой. Волынцев посмотрел на нее. – А! – произнес он наконец, – это должно быть интересно. Он сорвал ветку и начал вертеть ею по воздуху. Они прошли еще шагов двадцать. – Что это за барон, с которым ваша матушка познакомилась? – спросил опять Волынцев. – Камер-юнкер, приезжий; maman его очень хвалит. – Ваша матушка способна увлекаться. – Это доказывает, что она еще очень молода сердцем, – заметила Наталья. – Да. Я скоро пришлю вам вашу лошадь. Она уже почти совсем выезжена. Мне хочется, чтобы она с места поднимала в галоп, и я этого добьюсь. – Меrci… Однако мне совестно. Вы сами ее выезжаете … это, говорят, очень трудно… – Чтобы доставить вам малейшее удовольствие, вы знаете, Наталья Алексеевна, я готов… я… и не такие пустяки… Волынцев замялся. Наталья дружелюбно взглянула на него и еще раз сказала: merci. – Вы знаете – продолжал Сергей Павлыч после долгого молчанья, – что нет такой вещи… Но к чему я это говорю! ведь вы все знаете. В это мгновение в доме прозвенел колокол. – Аh! la cloche du diner! – воскликнула m-lle Boncourt. – Rentrons [6] . «Quel dommage, – подумала про себя старая француженка, взбираясь на ступеньки балкона вслед за Волынцевым и Натальей, – quel dommage que ce charmant garcon ait si peu de ressources dans la conversation…» [7] – что по-русски можно так перевести: ты, мой милый, мил, но плох немножко. |