Книга Линия красоты, страница 114 – Алан Холлингхерст

— А что такое «поглощение»?

— Это когда одна компания покупает другую.

— Приобретает большинство акций, — добавил Ник. — И получает контроль над ней.

— А почему они говорят, что Джеральд не имел права продавать эти акции?

— Дело в том, — ответила Рэйчел осторожно и вкрадчиво, словно объясняла маленькому ребенку, откуда берутся дети, — что люди иногда не вполне честно сообщают о цене акций.

— Продают дороже, чем они стоят на самом деле?

— Именно.

— Или, наоборот, дешевле, — добавил Ник.

— Хм… — сказала Рэйчел.

— А как?

— Ну, я думаю, они… э-э…

— М-м… — подумав, сказал Ник.

И оба неуверенно заулыбались собственному невежеству.

— Это не то же самое, что «скупка по дешевке»? — спросила Кэтрин.

— Нет, — поколебавшись, твердо ответила Рэйчел.

— Потому что Морис Типпер этим занимается. Мне Тоби рассказывал. Покупают они, например, за бесценок старый дом, обдирают мраморную облицовку с каминов, а дом сносят.

— И все, кто там жил, оказываются на улице, — добавил Ник.

— Ага, — подтвердила Кэтрин.

— Говорят, Бэджер такое делал по всей Африке, — виновато поморщившись, сказала Рэйчел. — Не знаю, правда ли.

— А, Бэджер, — рассеянно проговорила Кэтрин. — Кстати, а где сейчас старина Бэджер?

— Он почти не бывает в Лондоне, — ответила Рэйчел, явно стараясь избежать вопроса о том, когда в последний раз с ним разговаривала.

— Я бы хотела с ним пообщаться.

— Пожалуйста.

— Вообще столько людей, с которыми я общалась раньше, вдруг куда-то пропали! Надо бы со всеми восстановить связь, — живо продолжала Кэтрин, презрительно морщась при воспоминании о себе прежней, легко теряющей связь с людьми.

— Я не уверена, что он ждет звонка… — начала Рэйчел.

— Кстати, я сегодня встретила Рассела.

— Правда? — напряженно спросила Рэйчел.

— Ты помнишь Рассела?

— Помню.

— И я помню, — сказал Ник.

— Он обо всех вас спрашивал.

— На твоем месте я бы с Расселом был поосторожнее, — заметил Ник и получил за это благодарный взгляд Рэйчел.

— Да ведь та история была раньше! — отмахнулась Кэтрин.

Немного погодя она сказала:

— Если Джеральд выйдет в отставку, вы сможете поехать со мной на Барбадос. И все у нас будет классно, как раньше, до того, как началась вся эта бодяга с парламентом.

— Очень мило с твоей стороны, — проговорила Рэйчел. — Только тебе не кажется, что в этом предложении больше одного «если»?

— Ах, мама, бассейн там огромный, размером с целое море! Если бы ты только видела!

— Нет, я уверена, что там очень хорошо.

— Может быть, именно это ему и нужно? Смена обстановки?

— Странные у тебя представления о том, что людям нужно, — сказала Рэйчел.

— Мама, ну давай посмотрим правде в глаза! Зачем ему эта несчастная зарплата парламентария?

— Ты, должно быть, забыла, что… твой отец стремится служить стране.

— Ладно, когда вернемся, пусть займется благотворительностью. Мне кажется, это куда полезнее, чем сокращать пособия и отнимать у людей социальные службы. Да мало ли что можно придумать! Основать, например, доверительный Фонд Джеральда Феддена. Знаешь, так часто бывает: когда что-то такое происходит, человек вдруг совершенно меняется. Осознает, что раньше жил неправильно, понимаешь?

— Что ж, посмотрим, — проговорила Рэйчел, складывая салфетку и поднимаясь из-за стола.

Ник и Кэтрин пошли в гостиную.

— Дорогой, поставь что-нибудь, — попросила Кэтрин.

— Я не уверен, что твоя мама…

— Ну, тогда что-нибудь тихое. Я ведь не прошу Штрауса. Ладно, сама выберу.

Она подошла к шкафу с грампластинками, присела, склонила голову набок, рассматривая надписи на конвертах. Наконец достала одну пластинку; игла опустилась, и Ник услышал шорох и потрескивание, словно горели дрова в камине.

— Сделай потише, милая.

— Ах ты… дядюшка Ник! — проворчала Кэтрин, но подчинилась.

Из динамиков послышались первые такты «Симфонических танцев» Рахманинова.

— Это тебе понравится! — сказала Кэтрин.

— Да, пожалуй, — сказал Ник, остро сознавая, что именно это ему сейчас слушать совсем не хочется.

— Чудесная музыка, правда? — спросила Кэтрин и, подняв руки, закружилась по комнате, словно по сцене.

Эту пьесу он обожал в старших классах и без конца слушал в свой первый оксфордский год, утверждая и углубляя неопределимую тоску — тоску; с которой, как теперь понимал, ему суждено как-то уживаться до конца жизни. Но теперь музыка казалась ему темной и зловещей, от нее что-то больно сжималось в груди. А Кэтрин, ничего не замечая, кружилась в бессознательном танце — совсем как сам Ник, тайком, в одиночку, в те дни, когда жизнь его висела на волоске улыбки Тоби.

— Знаешь, все-таки что-то от Штрауса в этом есть, — сказал он, когда мелодию подхватил хор.

Кэтрин возмущенно замахала на него руками.

— Чем-то напоминает секс в церкви, — добавил он, надеясь прогнать неловкость и тревогу плоской шуткой.

Кэтрин улыбнулась, протянула ему руку — и нахмурилась, когда он ее не принял. Ник вспомнил, какой она была четыре месяца назад — вялая, подавленная, бродила из комнаты в комнату, словно брошенный ребенок; а теперь не замечает вокруг себя — даже в музыке — ни тревоги, ни тоски, ни скорби; ей достаточно того, что есть движение и, следовательно, жизнь.

— Послушай, дорогая, — сказал он, — у нас серьезные неприятности, и странно смотреть, как ты прыгаешь и скачешь, когда твоя мама… гм, да и все мы очень расстроены.

Он говорил рассудительно, словно член семьи, скрывая за этими словами собственную растерянность, желание быть полезным в минуту кризиса, но уклониться от его последствий. Кэтрин не обратила на него никакого внимания: она кружилась, упрямо и безмятежно напевая что-то себе под нос, затем вдруг прервала танец, подошла к окну и замерла там, вглядываясь в свое отражение в черном стекле, на фоне деревьев. Возможно, эти деревья — черные, причудливых очертаний — напоминали ей элементы головоломки, и Кэтрин мысленно пыталась правильно их сложить, чтобы извлечь из них какие-то указания. Наконец она повернулась к нему, и Ник заметил, что по лицу ее блуждает загадочная улыбка.

— Знаешь что? — проговорила она, присев на массивный подлокотник кресла. — Нам надо проветриться. Твоя машина здесь?