Книга Солдатами не рождаются, страница 182 – Константин Симонов

– Ногу не отрубите напоследок, – сказал Синцов разведчику, который, прижав «сигару» валенком, наотмашь рубил топором картон.

– Нет расчету, товарищ капитан, – улыбнулся разведчик. – Мне мои подставки еще до старой границы идти сгодятся…

«Да, старая граница…» Синцов вспомнил Гродно. Почти не верилось, что среди всего того ада, который он сам пережил в сорок первом, старуха с годовалой девочкой, бежавшие из горящего Гродно, могли уцелеть на дорогах войны.

Но сегодня ночью Таня спрашивала его про дочь и старалась уверить, что девочка жива, что это вполне возможно. Старуху вместе с ней могли укрыть, поселить где-нибудь в деревне. Уверяла, ссылаясь на примеры из своей партизанской жизни.

Да, вдруг после войны где-то там, около Гродно, у каких-то неизвестных ему людей найдется девочка, его дочь. Непривычно странно было думать об этом.

«Если будет жива, и мы будем живы, и все будет хорошо – будем после войны все вместе…» – подумал он о дочери, о себе и о женщине, которая ушла от него сегодня утром. Наверное, и она думала о том же самом – что его дочь может стать ее дочерью, когда ночью так горячо уверяла его, что девочка жива.

В новом подвале, где теперь разместились, после того как прежний забрал Туманян, генеральских удобств не было. Но хозяйственный Ильин уже позаботился: у стены поверх набросанной на пол соломы лежал знакомый брезент, содранный еще на второй день наступления с немецкой машины.

На знакомом брезенте, знакомо зажав во сне руками уши, так, словно просил не шуметь, спал в полушубке и валенках Завалишин.

– Старший политрук сказал, чтобы разбудили, если надо, – тихо сказал из угла подвала телефонист.

– А давно спит? – спросил Синцов.

– Минут пятнадцать.

– Я тоже немного подремлю, – сказал Синцов. – Если что, сразу будите…

И лег рядом с Завалишиным на спину, как всегда, закинув за голову руки. У каждого своя привычка спать. Рыбочкин даже карикатуру нарисовал, всех на одном листе, как кто спит, – и себя в том числе.

«Хорошо бы так все и осталось», – подумал Синцов, в данном случае имея в виду их четверых – Завалишина, Ильина, Рыбочкина и себя, подумал не только о бое, который будет завтра, но вообще о дальнейшем. Чтобы никого не убило и не ранило, но и никуда не брали и не перемещали, чтобы все осталось так, как свыклись.

Он закрыл глаза, и едва закрыл, как услышал тяжелый близкий грохот, глухо смягченный стенами подвала, – значит, все же наши перед темнотой наносят по немцам еще один бомбовый удар. Один уже был с утра. Потом два раза, по часу, била тяжелая артиллерия с левого берега, а теперь снова бомбим – стремимся сделать все, чтобы завтра понести наименьшие потери.

С этим заснул, а проснулся оттого, что над ним стоял откуда-то взявшийся Левашов. Бросил взгляд налево от себя – Завалишина уже не было – и сел на брезенте, намереваясь подняться.

– Лежи, – сказал Левашов. – Я свои дела с Завалишиным обговорил. Зашел к тебе чисто по-товарищески, соскучился.

– Тогда садись. – Синцов спросонок пробовал сообразить, сколько же он проспал.

– Не только сяду, а и прилягу. Нездоровится.

Еще когда Левашов был на ногах, Синцов при слабом свете горевшей в углу у телефона «катюши» заметил в нем что-то необычное, а теперь, когда Левашов лег рядом, увидел, что гимнастерка у него на две пуговицы расстегнута, а шея до подбородка замотана бинтами с высовывающейся ватой.

– Чиряк, что ли?

– Ангина душит с утра, – сказал Левашов тихим, хриплым голосом. – Попросил Феоктистова компресс из водки сделать, а он намотал, постарался сверх меры.

– Зачем же компресс, раз на ногах? Хуже простынешь. Просто потеплее повязался бы, безо всякого компресса.

– Больно ты много знаешь, – сказал Левашов все тем же хриплым, незнакомым полушепотом. – А хотя, впрочем… – Он чему-то усмехнулся про себя и вдруг спросил: – Как теперь думаешь дальше со своей докторшей?

Синцов посмотрел на него с неудовольствием:

– Вроде бы не делился с тобой этим…

– Ты не делился, а я в курсе.

– От кого?

– От Завалишина.

– Не ожидал от него.

– А он не виноват. Так вышло. Она, когда к вам вчера шла, меня встретила, я же ей и Феоктистова дал в провожатые. Не говорила тебе?

– Нет.

– Значит, не считала существенным, – сказал Левашов. – А я, зная, что к вам пошла, спросил Завалишина. А он в таких делах – Иисус Христос… Сам знаешь.

– Мог бы меня спросить, – все еще недовольно сказал Синцов.

– Ты спал, а мне интересно было, – улыбнулся Левашов. – А теперь, раз проснулся, спрашиваю: что дальше?

– Дальше? – переспросил Синцов. – Дальше, когда еще раз встречусь, спрошу, пойдет ли замуж.

– От предложения замуж бабы нынче редко отказываются. А дальше, практически?

– А как практически, еще не решался думать. Судя по ней, будет добиваться к нам, в санроту полка или в медсанбат дивизии.

– А не рано ли судишь по ней? После одной ночи?

– А я не одну ночь с ней провел; я с ней до этого много провел и дней и ночей… Только не в этом смысле.

– Ну что ж, – сказал Левашов, – если так, то вполне возможная вещь, что и выйдет. Если завтра бои закончим, сразу начнется усушка, утруска, переброска туда-сюда… Одни вверх, другие вниз. На одного врача в дивизии всегда вакансия откроется. Это не вопрос. Вопрос в том, чтоб ошибки не вышло, чтобы вдруг потом не оказалось, что стерва…

– Это исключено, – сказал Синцов.

– Я тоже так, когда перед войной женился, думал: исключено, – сказал Левашов. – А потом выяснилось: как раз не исключено. А я оказался дурак безглазый, а еще политработник, людей воспитывал… Да, усушка, утруска, – повторил он. – Возможно, и я в эту усушку-утруску попаду и из полка выскочу, когда новое звание присвоят.

– Если так – жаль!

– Отчасти и самому будет жаль, – сказал Левашов, – а отчасти нет. Говорил вчера с командиром дивизии, что хочу на строевую. Дал мне понять, что если при переаттестации майора дадут, то на заместителя командира полка по строевой не возражает, к Колокольникову.

– А если сразу полк дадут? – спросил Синцов, вспомнив о своем разговоре с ним и с Гурским в первую ночь наступления.

– Навряд ли. Я уже рукой махнул на то, чтобы вверх лезть, лишь бы вниз не посыпаться. Вроде все ничего, а нет-нет да что-нибудь ляпну. А у политработника каждое лыко в строку. От строевика услышат – мимо ушей, а раз ты политработник, тебя за шкирку… А у меня строевая жилка в душе – чувствую ее с самого начала войны. Откровенно говоря, покомандовать полком охота! Вера в себя есть, что пойду на строевую и проявлю свой талант. Глядишь, еще и дивизией покомандую… Бывает же так: судьба у человека одна, а призвание другое!