Онлайн книга «Солдатами не рождаются»
|
– Если еще позвонит, скажи, пошел к ней. Сидевшая на скамейке в бюро пропусков Таня увидела входящего Артемьева, встревоженно вскочила. – Получайте ваши проездные документы. – Он протянул ей литер и плацкарту. – На когда? – На сегодня, двадцать три тридцать. – Большое вам спасибо. И прощайте! – сказала Таня. – Вам, наверное, некогда. – Наоборот, в связи с вылетом на фронт получил шесть часов на завершение личных дел. А вы сейчас в Москве – единственное незавершенное. – Он улыбнулся. – Поэтому провожу вас и отправлю. Сейчас зайдем к вам на Сретенку за вещами, перекусим чем бог пошлет – и на вокзал. – Очень хорошо, – сказала Таня. – Но туда нельзя идти. Они сегодня приехали… – А какая нам разница? – Я там нагрубила им, – сказала Таня с виноватой улыбкой. – Чуть оружие не применила. – Вот это здорово!.. Тогда дело серьезное, – расхохотался он и только сейчас по лицу ее понял, что дело действительно было серьезное. – А где ваши вещи? – Я свой сидор уже забрала, – сказала Таня и показала на лежавший под скамейкой вещевой мешок. Артемьев молча смотрел на эту маленькую женщину, думая: что же теперь с ней делать, куда девать до поезда? Потом вытащил из-под скамейки вещевой мешок, закинул его на плечо и, уже выйдя вместе с ней на улицу, сказал, как о решенном: – Значит, так: сейчас идем к метро, проедем четыре остановки, слезем и пойдем ко мне домой – пятнадцать минут ходу. Погреемся – у нас дом топят – и попьем чаю… Если потом дежурную машину дадут, как обещали, – два часа имеем; если обманут – полтора. Так или иначе, к посадке будем на Казанском. Я вам говорил, что у себя на квартире не бываю, но вы не бойтесь, что там какая-нибудь берлога. Мне, живу или не живу, все равно убирают. Я вообще люблю чистоту. Держите сверток, тут наши с вами харчи. Она взяла у него сверток и до самого метро шла рядом с ним молча. Он хотя и прихрамывал, но шагал так размашисто, что она еле поспевала. – А кто вам убирает? – вдруг спросила она, когда уже они втиснулись в набитый вагон. – Не то, что вы подумали, – сказал он и усмехнулся. – А теперь расскажите: что у вас стряслось на Сретенке? Спросил с улыбкой, и она тоже начала рассказывать как о смешном, а не о страшном. И он расхохотался, когда она сказала про выдранные из книги листы с антилопами. – Это она для такого дела Брэма не пожалела. «Жизнь животных». Действительно, жизнь животных! Расхохотался так заразительно, что Таня тоже рассмеялась вместе с ним и сказала: – Может быть, они и сейчас еще там ползают… – Ну, а дальше, дальше-то что? Тогда она, перестав смеяться, рассказала все до конца. – А когда уже с вещами выходила, вдруг испугалась, подумала: выйду, а они на меня набросятся и задушат! Даже, стыдно признаться, «вальтер» на боевой взвод поставила. – Ну, а что они? – А их, оказывается, в передней не было. Я вышла, а этот хромой как высунет голову из столовой, увидел меня – и обратно. Чуть не прищемился! Напрасны были все мои страхи! Она улыбнулась, но он оставался серьезным. – Значит, Нади не было там с ними? – Ну что вы, – сказала Таня. – Она, наверное, и не представляет себе этого. Когда они днем приехали, она с этим, с мужем своей матери, знаете как разговаривала – просто с презрением! Нет, она совсем другая, чем они. По-моему… – осторожно добавила она, вспомнив свою утреннюю стычку с ним. Они вышли из метро и пошли переулками к Усачевке. На углу, около закрытой булочной, стояла женщина и колотила кулаком в запертую дверь. Ударила в последний раз, безнадежно махнула рукой и пошла по переулку, странно нагибаясь на каждом шагу. – Хлебную карточку, наверное, потеряла, – сказал Артемьев. – В ноябре старушка, что у меня убирает, тоже хлебную карточку потеряла. И всего за неделю до первого числа. Я ей из пайка хлеб принес, а все равно сколько слез было! Нам, военным, хорошо, нас обязаны при всех случаях накормить, а гражданским – жуть как тяжело. Какие сволочи все же! – без паузы, со злобой сказал он. И Таня поняла, что он вспомнил про этих, там на Сретенке. – Конечно, если потянут к ответу, будут крутить: «На базаре купили, за свои деньги!» Пусть даже так, все равно сволочи… Если сахар не ворованный, значит, деньги ворованные. А если не ворованные, значит, с кого-то вместе со шкурой содранные. А иначе им и быть неоткуда. – А люди стараются, – вдруг сказала Таня, даже остановившись от волнения, вызванного собственными мыслями. – Стараются, за Родину воюют… Так что же, неужели мы и их тоже защищаем, этих вот? – А как же, конечно! – сердито сказал Артемьев. – Все, что у нас за спиной осталось, – все и защищаем. И их тоже. – Я бы знаете как делала? Вылавливала бы таких спекулянтов – и прямо на фронт! – А что проку с них на фронте? – Нет, подождите. – Таня была увлечена своей идеей. – Я бы построила полк и поставила их перед строем… И чтобы про них вслух прочитали, как они спекулировали, и пусть потом фронтовики с ними что захотят, то и сделают. – Да, чувствуется в вас партизанская закваска. – А вы не смейтесь, – Таня упрямо мотнула головой, – по-моему, как раз так и надо, как я вам сказала. А этот майор, – с ненавистью вспомнила она, – еще мне «товарищ военврач» крикнул, по стойке «смирно» хотел поставить! А у самого рожа как у этого у миллионера из «Золотого теленка», розовая, а брови белые. Прямо бы так ему в рожу и выстрелила, если б хоть шаг ко мне сделал. А еще военный, в форме! – Да какой он, к черту, военный! Вы что думаете, как форму надел, так и свят перед Родиной? – усмехнулся Артемьев. – Замаскировался, сволочь, от войны в военную форму! Не такой уж редкий случай. Поедете – еще увидите. – Не хочу и видеть! – воскликнула Таня. – Лучше я прямо здесь в военкомат пойду и на фронт уеду. – Ладно дурака валять… Пошли, чего остановились? – сказал Артемьев, подтолкнув ее. – Пошли, пошли… Мать, а может, и отец ждут вас там, в Ташкенте… Совесть у вас есть или нет? Вы же телеграмму дали. Да будь у меня старики живы, я бы в отпуск после ранения по шпалам к ним пошел, не то что… – А может, ваша мама жива, зачем вы так про нее, как про мертвую? – почти суеверно сказала Таня. – Все может быть… – хмуро сказал Артемьев. Узнав о смерти Маши, он уже не верил, что мать жива. – Вот мы и дошли… Сюда, к этим воротам, когда-то, после их последнего разговора втроем с Надей, его подвез на машине пьяный Козырев. В мае тридцать девятого, ровно тысячу лет назад! – Видите, почти месяц не был, а полный порядок, – сказал Артемьев, когда они вошли в квартиру. – Свет горит, мебель стоит, пол чистый… В керосинку керосин налит, и спички рядом лежат. А Марья Герасимовна, которая все это в порядке содержит, знает меня тридцать лет и три месяца, столько, сколько на свете живу. А мать мою знала сорок лет. А сыновья у Марьи Герасимовны – один старше меня, а другой моложе, и оба убитые. А я живой… Недавно заполнял анкету, написал: мать пропала без вести. Вот какие дела, дорогой товарищ доктор! Начальнику своему не скажу, а тебе скажу: не прощу себе того, как эта война началась… |