Книга Солдатами не рождаются, страница 80 – Константин Симонов

Но в землянке уже никого не было, кроме них троих. Мальчик-ординарец исчез.

«Значит, не приучен тереться возле начальства», – подумал Синцов.

– А насчет Василькова разрешите доложить свои соображения, товарищ старший лейтенант, – обратился Чугунов к Синцову.

Синцов не собирался расспрашивать, но раз сам хочет, пусть говорит.

– Слушаю вас.

– Васильков сам попросился сползать на ничейную землю, заявил, что там человек. И я разрешил. Если б не разрешил, он подумал бы, что я не верю в него. А раз так – он уже не солдат. А я, когда верил, знал, что за свою веру своей головой отвечаю.

«Эх, голова, голова наша командирская! – подумал Синцов. – Сколько раз под горячую руку обещали и снять ее и оторвать, а ничего, все еще держится на плечах! И верить людям не разучиваемся, хотя, случалось, и подводили. Но разве сравнишь это с тем, сколько раз они твою голову спасали и стойкостью, и кровью, и прямой жертвой жизни? Даже и ставить нельзя рядом одно с другим, если воюешь вместе с людьми, а не просто дрожишь за свою голову. Вера в людей! Где ее мера и в чем ее заблуждение? А заблуждения тоже бывают, и чаще всего не там, где ждал. И сам иногда неожиданно делаешь больше, чем мог себе представить, а иногда сдаешь, держишься на ниточке, на спокойном лице, а внутри страх и ужас…»

Так думал он, глядя на Чугунова и говоря в это время вслух то, что считал должным сказать: командир роты правильно сделал, послав Василькова, солдат – молодец, и надо представить его к «Отваге».

– Хорошо, что так кончилось, – сказал, обращаясь к Чугунову, Ильин. – Я бы, например, не решился на твоем месте. Другого кого – да, а Василькова на ничью землю не послал бы.

– Почему?

– Раз вчера со страха в тыл утек, завтра с того же страха мог и к немцам утечь.

– Ну, а дальше что? – спросил Синцов. – К ним в котел, а потом?

– А страх не думает, – сказал Ильин. – Страх сразу делает, что дальше – он не знает.

– Ты бы не решился, – сказал Чугунов, – а я решился. В этом и есть вся разница между нами.

– Ох и обидчивый ты, Чугунов, – примирительно сказал Ильин. – Подумаешь! Сказал ему «птица» – и сразу в бутылку полез, обиделся.

– А я не обиделся, я тебя на место поставил, – непримиримо сказал Чугунов.

Ильин махнул рукой. По его лицу видно было, что он одновременно и уважает и не выносит строптивого Чугунова, и еще неизвестно, какое из двух чувств в нем сильнее.

«Да, тут нашла коса на камень», – подумал Синцов.

Он уже успел заметить, что все остальные офицеры в батальоне внутренне приняли над собой старшинство младшего лейтенанта, а Чугунов – нет. Чугунова, наверно, и самого могли бы выдвинуть в командиры батальона, а может, и выдвинули бы, если бы он не «учудил» с этим своим судом.

Поглядев с Чугуновым по карте боевой участок роты и задав ему несколько вопросов, Синцов ощутил в себе то радостное чувство высшей уверенности в подчиненном, которое иногда дается в награду только тем из больших и маленьких начальников, кто в душе способен на справедливую оценку и себя и других; он почувствовал, что, окажись он сам завтра здесь командиром этой роты, он все равно не сделает в бою больше, чем сделает Чугунов.

– Ну что ж, – сказал Синцов, когда Чугунов сложил карту. – Теперь сходим посмотрим, где ваш первый солдат лежит.

– В окопах только дозорные, – сказал Чугунов. – Остальные спят.

– Ясно, – сказал Синцов. – Пошли.

– Товарищ старший лейтенант, вы хотели еще успеть к артиллеристам, – сказал Ильин. Он не одобрял намерения нового комбата пройтись по окопам.

Да оно и понятно: сам все сто раз облазил, а сейчас, ночью, много не увидишь.

Но Синцов все равно не переменил намерения, слишком хорошо знал, что солдат смотрит на командира по-своему: раз уж явился, то всюду ли прошел и пролез и не спешит ли уйти назад? В этом, конечно, не вся командирская доблесть, но первый слух о командире начинается с этого.

К артиллеристам пришли только через полтора часа, глубокой ночью.

– Однако вы припозднились, – поздоровавшись с Синцовым и Ильиным, сказал круглый майор-артиллерист, который у Туманяна приглашал Синцова зайти к себе.

Сейчас, у себя в землянке, за столом, без шапки, он казался еще круглее: круглые щеки, круглая, ежиком остриженная голова, круглые пальцы, которыми он обнимал фарфоровую кружку с чаем. Кружка была домашняя, с цветочками.

– Мы и то боялись, что вы уже спите, – сказал Синцов.

– Надо бы, а не могу. Завтра наш день. Только что ваш сосед – комбат – ушел. Немного не застали. Я его тоже поддерживаю. Чаю хотите?

– Спасибо.

– А может, с мороза чего другого?

– Тогда лучше чаю, – сказал Синцов.

– Увязывать нам с вами особенно нечего. Все с вашим предшественником увязали. Но для порядка посмотрим.

Майор развернул на столе свою большую, на диво расчерченную цветными карандашами схему огня и положил ее рядом с картой. Майора радовало, что схема такая красивая. Он вообще готовился к завтрашнему дню, как к празднику.

На разглядывание схемы, сверку ее с картой, вопросы и ответы ушло минут пятнадцать.

Ординарец принес чай.

– Да; вес общего залпа завтра будет солидный, – сказал майор, – можно сказать, небывалый вес.

Синцов чуть заметно усмехнулся дважды повторенному слову «вес».

– Думаете, преувеличиваю? Действительно, вес небывалый. С цифрами в руках.

– Я понимаю, – сказал Синцов. – Просто вспомнил, как до войны в докладах подсчитывали: «Общий вес нашего „Ворошиловского залпа“ в три раза тяжелее общего веса залпа всей артиллерии Франции, в два раза тяжелее, чем Германии…»

– А что, – сказал майор, – по расчетам так оно и выходило – тяжелей. Да сложилось не так, как мы, артиллеристы, думали поначалу. А сейчас все на воздух подымем!

– Полки пополнение получили, – сказал Ильин, – а нам по батальонам не роздали. Значит, рассчитывают, что вы дадите нам возможность первый день без потерь прожить.

– Без потерь войны не бывает, – сказал майор. – Хотя и приложим все наши старания.

Синцов вспомнил о перебежчике и сказал, что срочно отправил его в полк. Может, что-то даст, какие-нибудь новые цели для поражения.

– Навряд ли будут уточнения. На сей раз разведали все досконально, – сказал майор. Его переполняло такое чувство абсолютной готовности к предстоящему делу, когда уже не хочется, чтобы жизнь вносила еще какие-нибудь поправки.

– Спасибо за чай, пойдем, – встал Синцов.

– Жаль, своего соседа не застали, – сказал майор. – Он дожидался вас.

– А далеко он? – спросил Синцов у Ильина.