Онлайн книга «Последнее лето»
|
Она подошла к стоявшему у стены большому серванту, выдвинула ящик и поманила Синцова: – Иди посмотри. Наверно, никогда не видел такой прелести. Синцов подошел, не понимая, зачем она его зовет. А когда понял, не знал, что сказать. Да и некуда было вставить слово. Она продолжала говорить, не останавливаясь ни на секунду: – Это теперь все твоей дочери! Когда я в сороковом году вышла за Козырева и ждала ребенка, он попросил – у него товарищи летали за границу – привезти приданое. Так все и лежит с тех пор. У меня на седьмом месяце… Она резко повела рукой, объяснив этим жестом, что с ней произошло. – Не люблю этого слова… Врачи сказали: из-за того, что до этого сделала подряд несколько абортов… Может быть, и так, только не уверена, что это заслуженное наказание… Она усмехнулась: – Да и за что, собственно? Доброй была, жалела вашего брата. Сама любила не помнить себя от счастья и вас не заставляла ни об чем помнить. А выходит, что за это бог наказывает. По-моему, несправедливо… Дашь мне адрес, и я завтра же все это пошлю. – Спасибо. Пока не надо. Как бы беды не накликать! – не глядя на нее, хмуро сказал Синцов. Она закрывала ящик и от неожиданности больно прищемила пальцы. – Какой беды? – спросила она, прикусывая ушибленные пальцы, а выражение лица у нее было такое, словно она готова заплакать, не то от боли, не то от того, что услышала. – Уже второй месяц не имею никаких известий, – сказал Синцов. – Не понимаю и боюсь. Он не хотел говорить ни о Тане, ни о ребенке, ни о своих тревогах. Но сейчас пришлось сказать. Этот ящик, полный уже пятый год лежавшего здесь детского белья, сам по себе был несчастьем. И заставил подумать о несчастье. – Почему же мне Павел не написал? – Надя продолжала держать пальцы во рту. – Он не знает. – Как не знает? – А откуда ему знать, когда я сам еще ничего не знаю. – Какие-то вы каменные все! – Надя наконец выпустила пальцы изо рта. – Подожди, пойду под кран! Думаешь, гримасничаю, а я видишь как… Она протянула руку, и Синцов увидел, что она действительно сильно отдавила пальцы: через ногти шла сине-багровая полоса. – Сейчас приду. Она ушла, и он, слыша, как льется пущенная во весь кран вода, думал о том, что женщины вообще терпеливее к боли, так уж они созданы: «Сильней нас в этом смысле». Надя вернулась, помахивая в воздухе рукой. – Так мне и надо. Бог наказал за тупость. У вас, мужиков, всегда все на роже написано. Должна была догадаться по тебе сразу, как пришел, что ты себе места не находишь. Синцов сказал о посланной в Ташкент «молнии». Надя кивнула. – Может, и правда, к утру обернется. А если до твоего отъезда ничего не будет, я получу ее за тебя и в тот же день сообщу тебе на фронт. – Как ты сообщишь? – Я найду как сообщить, это уж мое дело. Сказала так уверенно, словно хорошо знала, как это сделать. По военному проводу, что ли? С нее станется! И хотя ему не хотелось чувствовать себя обязанным ей, он поверил, что она сделает это. Было в ее словах что-то, заставлявшее так думать. – Не перерешил, не останешься ночевать? – спросила Надя. Он покачал головой. – Тогда мойся и будем ужинать. Что тебе, ванну или душ? – Лучше душ. В ванне только грязь разводить. – Пойду зажгу газ. – Надя вышла и отсутствовала довольно долго. Он слышал, как она хлопала дверью, пускала воду, как потом уходила еще куда-то в глубину квартиры, что-то открывала и закрывала. Квартира была большая. Потом вернулась и сказала: – Там я тебе положила белье. Совершенно чистое, сама Павлу стирала, доказывала, какая я хорошая жена, что надо на фронт меня взять. А он не взял. Надевай, если влезешь. Смотри, какой вымахал. – Она окинула его взглядом, в котором было что-то привычно женское, хотя сейчас и не имевшее к нему отношения. Потом, когда он уже был у дверей, спросила неуверенно: – Может, тебе помочь надо? Он обернулся, сначала не понял, но, увидев ее глаза, понял. Это о руке. – Спасибо. – Он рассмеялся. – Я к ней уже привык. Все ею делаю. Только на рояле не играю. Он не спеша вымылся, надел белье Павла – белье оказалось впору, только чуть коротковато, прикрепил на руку протез, надел гимнастерку, причесался. Осталось перепоясаться. Он повесил ремень с портупеей и кобурой на вешалке в передней: не хотел брать с собой в ванную. Надо было выйти в переднюю, но выходить туда было неудобно, потому что несколько минут назад там начался какой-то еще не вполне понятный ему скандал. Кто-то, придя в квартиру, шумел там, в передней, и Надя отвечала сначала тихо, а сейчас все громче. – Оставь меня в покое, уходи! Сколько раз объясняла, чтоб не являлся без звонка. Что за наглость! – К тебе только так и надо являться, – отвечал громкий мужской голос. – Сейчас же уходи, слышишь? – Надя сдерживалась, но ее голос был все равно слышен. – И откуда только ты на мою голову свалился? – Я же тебе сказал, – отвечал мужской голос. – Мы раньше вернулись из поездки, чем думали. И прямо к тебе. А ты… – Уходи. – Почему? – Потом поговорим. Уходи. – Сначала ответь: кто у тебя? – Голос мужчины стал требовательным. – Воображаешь, что я слепой, а я не слепой! Услышав это, Синцов подумал о своей фуражке и портупее. Неизвестно, что хуже: оставаться в ванной и поневоле слушать все это через дверь или выйти в переднюю. – Уходи! Не желаю с тобой говорить! – Вообще или сейчас? – Сейчас. И вообще! Уйдешь ты наконец или нет? Синцов откинул крючок и вышел. В передней горел свет; около открытой настежь наружной двери, прислонясь к стене и заложив руки за спину, стояла Надя с выражением непритворной ярости на лице. На другом конце передней, в проеме двери в столовую, упершись руками в косяки, в вызывающей позе человека, чувствовавшего себя здесь как дома, стоял молодой мужчина в штатском, в застегнутом до горла плаще, с какими-то странного цвета выгоревшими волосами. Лицо его показалось Синцову знакомым, но все дальнейшее произошло так быстро, что он не успел задуматься, где же он видел этого человека. – Вот оно, явление Христа народу! – увидев Синцова, пьяным голосом сказал молодой человек. – Теперь, по крайней мере, все ясно. – Ясно или не ясно, уходи! Уходи вон, слышишь!» – крикнула Надя, и лицо ее дрогнуло. Кажется, она не хотела, чтобы Синцов выходил. Но теперь уже было поздно. |