Книга Последнее лето, страница 96 – Константин Симонов

– Хорошо, будь по-вашему, – сказал Серпилин. – Только сразу уточним. Сколько времени ему к нам идти, если нам его дадут, посчитали?

– Посчитали, – сказал Бойко. – Сейчас стоит здесь, в районе выгрузки. – Он показал на карте. – За три часа после получения приказания может дойти на своей гусеничной тяге и стать на место.

– И когда же его перемещать, ночью?

– Нет, днем, – сказал Маргиани. – Желательно, чтобы еще засветло стал на позиции.

– А если немцы засекут его днем в движении?

– А я на всякий случай дал авиаторам заявку, – сказал Бойко. – Если прикроем маршрут движения беспрерывным патрулированием истребителей – не дадим немцам наблюдать, это в наших силах. День длинный, в двадцать один час можно еще успеть пристрелку произвести. Сразу, как на место прибудут.

– А как планируете пристрелку?

– Пристреляемся. Выберем для пристрелки отметку не перед собой, а перед соседом справа, а потом пересчитаем данные, – сказал Маргиани. – Конечно, не будем их там, в штабе корпуса, тревожить своей пристрелкой!

– Это-то понятно, – сказал Серпилин. – Ну, а как с тем, что мы прибытие к нам таких больших калибров своей пристрелкой обнаружим?

– А когда обнаружим, товарищ командующий? – возразил Маргиани. – Обнаружим, когда немцам уже поздно будет. И притом не на участке прорыва. Ну, прибыли на фронт эти калибры! Что немцы за ночь успеют? Доложат, что прибыли, только и всего.

– Да, соблазн велик, – сказал Серпилин.

В эту минуту затрещал телефон. Бойко взял трубку и передал Серпилину:

– Вас.

Синцов доложил ему, что звонили от Кирпичникова. Батюк и Львов выехали из корпуса сюда.

Едва Серпилин положил трубку, как телефон снова зазвонил. На сей раз о том же самом звонили Бойко.

– Пойду к себе, – заторопился Маргиани. – Разрешите?

– Хочешь, чтобы у командующего фронтом без тебя для тебя артиллерию просил? В случае чего – мне отказ, а ты в стороне? Не знал раньше за тобой такого восточного коварства.

– Я буду у себя наготове, – не отвечая на шутливый упрек Серпилина, сказал Маргиани. – А своего оператора пошлю в наш четвертый артиллерийский парк; он рядом с этим хозяйством. Как только позвоним ему туда, он через пять минут будет у них.

– Смотри, как у тебя все рассчитано, – сказал Серпилин. – Иди. Только на всякий случай скажи, откуда агентурные сведения получил об этом хозяйстве? Ссылаться не буду, а знать хочу.

– В крайнем случае можете и сослаться, – сказал Маргиани. – Блинов сообщил.

– Почему Блинов? – недоумевая, спросил Серпилин.

Начальник связи армии Блинов, как и все связисты, был человек хорошо информированный, но все же почему именно он первый узнал о только что прибывшем из резерва Главного командования хозяйстве, было непонятно.

– А они, когда пришли на место, свою связь еще не протянули, на нашу сели, чтобы доложить командующему артиллерией фронта. Имели дело с нашим Блиновым.

– Ну, раз имели дело с нашим Блиновым, то конечно… – кивком головы отпустив Маргиани, полунасмешливо-полуодобрительно сказал Серпилин о Блинове, который, по его мнению, хорошо исполнял свое дело, но при этом был чересчур уж ловок. – А командующий фронтом продолжает считать, что мы в неведении. Может нагореть командиру полка, хоть он и из резерва Главного командования.

Были и другие вопросы, над которыми следовало подумать вдвоем с Бойко, но сейчас начинать эту работу не имело смысла. Дороги в полосе армии приведены в порядок, и хотя Батюк не любит ездить особенно быстро, все равно скоро будет.

– Лавриков! Лавриков! – два раза, второй раз погромче, крикнул Бойко.

В дверях палатки появился его ординарец Лавриков, старшина по званию, заодно исполнявший при нем и обязанности адъютанта. Все время работая с офицерами штаба и наезжая в войска всегда с кем-нибудь из них, Бойко не считал нужным иметь адъютанта в офицерском звании: пробывший с ним всю войну и дослужившийся до старшины расторопный Лавриков вполне удовлетворял его.

– Сбегайте в столовую Военного совета, скажите, что через десять минут придем. Шесть человек… или семь, – подумав, добавил Бойко. – И чтобы горячее было наготове, только в тарелки оставалось разлить.

– Кто, считаешь, седьмой? – спросил Серпилин.

– Возможно, Маргиани придет.

– Навряд ли. Постарается не прийти. Не сказать, чтоб мы с тобой до слез любили начальство, но уж он… Не грузин, а отшельник какой-то. Мцыри… Возможно, и не будет обедать, – помолчав, сказал Серпилин о Батюке. – Просто заедет, чтоб выслушали все замечания лично от него. Он в этом щепетильный. Сколько его помню, мимо меня не проезжал. И всегда, когда обстановка позволяла, предупреждал, что приедет. Сегодня исключение. И правильно, что исключение. Армия не ларек с пивом, тут внезапных ревизий не требуется: сколько пива недоливаем? Не терплю таких ревизоров.

– Я тоже.

– Если, конечно, заранее на всех нас смотреть как на очковтирателей, тогда дело другое. А если ты сам действительно военный человек и к военным людям едешь, в том-то и сознание твоей силы, чтобы не бояться предупредить: приеду, будьте готовы! А потом, несмотря на всю их готовность, все равно увидеть все, что у них недоработано… Завтра на НП поедешь смотреть, что будет делаться? – спросил Серпилин у Бойко, подумав о завтрашнем дне.

– Не предполагал. Необходимости в моем присутствии, думаю, не будет.

– Ну, а соблазн, если даже без необходимости? Я, например, когда начальником штаба армии под Сталинградом был, не мог удержаться, ездил вместе с Батюком на НП, посмотреть своими глазами.

– Думаю, на этот раз удержусь, – сказал Бойко. – Охотников в бинокли глядеть и без меня хватит. А если по делу – мне отсюда по телефонам видней будет.

– Отчасти верно, – согласился Серпилин.

Он знал, что начальник штаба неодобрительно относится к излишнему сидению на наблюдательных пунктах, считает, что в таком звене, как армия, не говоря уж о фронте, в современном бою поле обзора слишком малое по сравнению с масштабом происходящего, и выгода личных наблюдений чаще всего не перекрывает тех невыгод, с которыми связано пребывание на наблюдательном пункте человека, управляющего боем. Все равно всего не видит, а быстрота и четкость в отдаче приказаний ухудшаются, когда они дублируются в два этажа – и на наблюдательном и на командном пунктах. Кроме того, у Бойко была еще целая теория, которую он уже высказывал Серпилину: личное наблюдение приводило, по его мнению, к перекосам в оценках происходящего. То, что ты сам непосредственно видишь, сильней на тебя воздействует, чем все другое, возможно более существенное, что происходит в это же самое время вне поля твоего зрения. И бывает, что в результате с наблюдательного пункта идут назад, в штаб, скороспелые приказания как вывод из лично наблюдаемой обстановки, а не из оценки всей обстановки на всем поле боя.