Онлайн книга «Смерть Артемио Круса»
— Но я вернулся, вернулся. Как только узнал, что война, я вернулся с моими братьями, вернулся воевать за правду. — Яки тихо засмеялся. Берналь, скрестив руки на груди, казалось, выискивал в темной и холодной ночи, там, за высокой решеткой, отсвет луны. Иногда до них долетал из деревни монотонный стук молотка. Выли собаки. За стеной слышались приглушенные голоса. Он стряхнул с кителя пыль и подошел к молодому лиценциату. — Сигареты есть? — Да… Вроде… Вот. — Дай индейцу. — Я давал. Мои ему не по вкусу. — А свои у него есть? — Кажется, кончились. — Наверное, у солдат есть карты. — Нет, я, пожалуй, не смогу отвлечься. Едва ли… — Спать хочешь? — Нет. — Ты прав. Нечего время терять. — Думаешь — пожалеем? — О чем? — О том, что время теряли… — Да, смешно. — Вот именно. Лучше вспоминать. Говорят, это приятно — вспоминать. — Не так много прожито. — Согласен. Тут в выигрышном положении яки. Поэтому, значит, ты и не склонен разговаривать. — Да. Нет, не совсем тебя понял… — Я говорю, у яки есть много, о чем вспомнить. — Может, по-ихнему и немного. — Хотя бы об этом пути, из Синалоа. О чем он только что рассказывал. — Да. — Рехина… — А? — Нет, я так. Перебираю имена. — Тебе сколько лет? — Скоро двадцать шесть. А тебе? — Двадцать девять. Мне тоже в общем нечего вспомнить. А ведь жизнь в последние годы была такой сумбурной, такой переменчивой… — Интересно, когда же люди начинают вспоминать свое детство, а? — Детство… Нет, это тяжело. — Знаешь? Мы тут разговариваем… — Ну? — Ну, я припомнил какие-то имена. А они меня уже не волнуют, ничего не говорят… — Скоро рассвет. — Не стоит думать. — Спина вся мокрая, от пота. — Дай-ка сигару. Эй, слышишь? — Прости. Вот. Может, ничего и не почувствуем. — Так говорят. — Кто говорит, Крус? — Понятное дело — кого убивают. — Ты-то — как? — Хм…….. — Почему ты не думаешь о?.. — О чем? О том, что все пойдет по-старому, хоть нас и не будет? — Нет — ты не хочешь думать о прошлом. Я думаю сейчас о всех тех, кто уже умер в революцию. — Почему же. Я помню Буле, Апарисио, Гомеса, капитана Тибурсио, Амарильяса… Других тоже. — Готов держать пари, что не назовешь и двадцати имен. И не только своих. А как звали всех убитых? Нет, не только в эту революцию — во всех революциях, во всех войнах. И даже умерших в своей постели. Кто о них помнит? — Дай-ка спичку. Слышишь? — Прости. — Вот и луна. — Хочешь взглянуть на нее? Если встанешь мне на плечи, сможешь… — Нет. Ни к чему. — Пожалуй, это хорошо, что у меня забрали часы. — Да. — Я хочу сказать — чтобы не смотреть на них. — Понимаю. — Ночь мне всегда казалась… казалась длиннее… — Проклятая вонючая дыра. — Погляди на яки. Уснул. Хорошо, что никто из нас не струсил. — Пошел второй день, как мы тут. — Кто знает. Могут войти с минуты на минуту. — Нет. Им нравится эта игра. Всем известно, что расстреливают на рассвете. А им хочется поиграть с нами. — Значит, он не такой скорый на решения? — Вилья — да. Сагаль — нет. — Крус… Ну разве это не абсурд? — Что? — Умереть от руки одного из каудильо и не верить ни в кого из них.. — Интересно, возьмут нас сразу всех или поодиночке? — Проще одним махом, не так ли? Ты ведь военный. А тебя как сюда занесло? — Я тебе расскажу сейчас одну вещь. Ей-богу, умрешь со смеху. — Какую вещь? — Я бы не рассказал, если бы не был уверен, что отсюда не выйду, Карранса послал меня парламентером с единственной целью — чтобы они схватили меня и были виновны в моей смерти. Он вбил себе в голову, что мертвый герой ценнее живого предателя. — Ты — предатель? — Смотря как это понимать. Ты, например, воевал не думая. Исполнял приказы и никогда не сомневался в своих вождях. — Ясно. Главное — выиграть войну. А ты разве не за Обрегона и Каррансу? — С таким же успехом я мог быть за Сапату или за Вилью. Я не верю ни в кого. — Ну и как же? … — В этом вся драма. Кроме них никого нет. Не знаю, помнишь ли ты, как было в начале, совсем недавно. Это кажется уже таким далеким… Тогда речь шла не о вождях. Тогда все вершилось, чтобы возвеличить всех, а не кого-то одного. — Ты хочешь, чтобы я хаял воинскую верность наших людей? Нет, революция — это верность вождям. — Вот именно. Даже яки, который сначала шел воевать за свои земли, теперь сражается только за генерала Обрегона и против генерала Вильи. Нет, раньше было иначе — до того, как благое дело выродилось в войну группировок. В деревне, по которой прокатывалась революция, крестьяне освобождались от долговой кабалы, богатеев-спекулянтов экспроприировали, политические заключенные выходили на волю, а старые касики [56] лишались своих привилегий. Теперь посмотри, что творит тот, кто сам верил в революцию, чтобы освободить народ, а не плодить вождей. — Еще будет время… — Нет, не будет. Революция начинается на полях сражений, но как только она изменяет своим принципам — ей конец, если она даже будет еще выигрывать сражения. Мы все в ответе за это. Мы позволили расколоть себя и увлечь людям алчным, властолюбивым, посредственным. Те, кто хочет настоящей революции, бескомпромиссной, без всяких скидок, — к сожалению, люди невежественные и кровожадные. А интеллигенты хотят революцию половинчатую, которая не затронет их интересов, не помешает им благоденствовать, жить в свое удовольствие, заменить собою элиту дона Порфирио. В этом драма Мексики. Вот я, например. Всю жизнь читал Кропоткина, Бакунина, старика Плеханова, с детских лет возился с книгами, спорил, дискутировал. А настал час, и я пошел за Каррансой, потому что он показался мне человеком разумным, которого можно не бояться. Видишь, какой я слизняк? Я боюсь голодранцев, боюсь Вилью и Сапату… — «Всегда я буду человеком неприемлемым, тогда как люди, ныне приемлемые, таковыми останутся навсегда…» — Да. Вот именно. |