Онлайн книга «Кролик, беги»
|
Громко звонят церковные колокола. Он подвигается к ее стороне кровати посмотреть, как люди в отутюженных костюмах идут в известняковую церковь, освещенное окно которой накануне его убаюкивало. Протянув руку, он приподнимает штору. Окно-розетка теперь не светится, а над церковью, над Маунт-Джаджем, на голубом фасаде небес сияет солнце. В прохладной приземистой тени колокольни, словно на негативе, стоят и сплетничают несколько мужчин с цветками в петлицах, между тем как простые овечки, опустив головы, стадом вливаются в церковь. Мысль о том, что люди решились оставить свои дома и прийти сюда молиться, радует и ободряет Кролика, он закрывает глаза и склоняет голову таким легким движением, чтобы Рут этого не заметила. Помоги мне, Господи. Прости меня. Наставь на путь истинный. Благослови Рут, Дженис, Нельсона, маму и папу, мистера и миссис Спрингер и неродившегося младенца. Прости Тотеро и всех остальных. Аминь. Открыв глаза навстречу дню, он говорит: – Тут довольно большой приход. – Воскресное утро, – отвечает она. – В воскресенье утром мне всегда хочется блевать. – Почему? – Фу, – отзывается она коротко, словно ответ ему заранее известен. Подумав немного и убедившись, что он серьезно смотрит в окно, она добавляет: – У меня тут однажды был один тип, так он разбудил меня в восемь утра, потому что в девять тридцать ему надо было преподавать в воскресной школе. – Ты ни во что не веришь? – Нет. А ты веришь? – Пожалуй, да. По крайней мере, я так думаю. Ее сердитый уверенный тон режет ему слух, и он начинает сомневаться, правду ли он говорит. Если соврал, значит, он подвешен в центре пустоты; эта мысль преследует его, и у него сжимается сердце. Напротив несколько человек в праздничной одежде идут по тротуару вдоль ряда облезлых кирпичных домов – идут не чуя под собой ног? Так ли? Одежда! Они надели свою лучшую одежду; он лихорадочно цепляется за эту мысль: она кажется ему зримым доказательством существования невидимого мира. – Если ты верующий, то что ты тут делаешь? – спрашивает она. – А что такого? Ты что, считаешь себя Сатаной, что ли? От неожиданности она останавливается с расческой в руке, потом смеется. – Да верь на здоровье, если тебе от этого легче. – Почему ты ни во что не веришь? – не отстает он. – Ты что, шутишь? – Нисколько. Разве тебе никогда, хотя бы на секунду, не казалось, что это ясно? – Что – ясно? Что существует Бог? Нет. Наоборот, по-моему, ясно, что его нет. Яснее ясного. – Но если Бога не существует, то почему существует все остальное? – Почему? При чем тут почему? Просто существует, и все. – Она стоит перед зеркалом, и расческа, оттягивая назад волосы, чуть приподнимает ее верхнюю губу, как в кадре из кинофильма. – Про тебя я бы так не сказал. Что ты просто существуешь, и все. – Слушай, может, ты все-таки оденешься, вместо того чтобы валяться и проповедовать мне слово Божие. Это замечание, а также движение, с каким она, взмахнув волосами, поворачивается к нему, отзывается в нем желанием. – Иди сюда, – зовет он. Неплохо бы заняться делом, когда в церквах полно народу; эта затея его возбуждает. – Нет, – отзывается Рут. Она действительно немножко рассердилась. То, что он верит в Бога, ее раздражает. – Я тебе больше не нравлюсь? – спрашивает он. – А тебе не все равно? – Ты знаешь, что не все равно. – Вставай с моей кровати. – Я ведь должен тебе еще пятнадцать долларов. – Ничего ты мне не должен. Катись отсюда подальше. – Что? Бросить тебя в одиночестве? – Он выпаливает это как бы в шутку и, пока она стоит, застыв от неожиданности, вскакивает с кровати, хватает что-то из одежды, ныряет в ванную и закрывает дверь. Затем выходит оттуда в одном белье и, все еще дурачась, печально повторяет: – Я тебе больше не нравлюсь, – после чего направляется к стулу, на котором аккуратно сложены его брюки. Пока его не было, она застелила постель. – Вполне нравишься, – рассеянно отвечает она, приглаживая покрывало. – Вполне – это как? – Просто так. – Почему я тебе нравлюсь? – Потому что ты выше меня ростом. – Она переходит к другому углу кровати и выравнивает покрывало. – Я просто подыхаю от злости, когда эти маленькие женщины, которых все считают такими пикантными, хватают самых высоких мужчин. – В них что-то есть, – говорит он. – Их вроде бы легче уломать. – Пожалуй, – смеется она. Он натягивает брюки и застегивает ремень. – А еще чем я тебе нравлюсь? Она смотрит на него. – Сказать? – Скажи. – Тем, что ты не сдаешься. Хоть и по-дурацки, а продолжаешь бороться. Ему приятно это слышать, удовольствие щекочет нервы, он чувствует себя очень высоким и улыбается. Но привычная американская скромность берет верх, и, скривив губы, он произносит: – Воля к совершенству. – Этот несчастный старый подонок, – понимающе отзывается она. – Самый настоящий подонок. – Знаешь что, – говорит Кролик, – я сбегаю в лавку и куплю нам что-нибудь на завтрак. – Ты что, намерен тут оставаться? – А почему бы и нет? Ты кого-нибудь ждешь? – Никого я не жду. – Вот и прекрасно. Ты же вчера сказала, что любишь стряпать. – Когда-то любила. – Раз когда-то любила, значит, и теперь любишь. Что купить? – Откуда ты знаешь, что лавка открыта? – А разве нет? Конечно, открыта. Из-за универсамов эти лавчонки только и могут заработать что по воскресеньям. – Он выглядывает из окна. Так и есть, дверь на углу открывается, и из нее появляется человек с газетой. – У тебя грязная рубашка, – говорит Рут. – Знаю. – Он выходит из полосы света, льющейся из окна. – Это рубашка Тотеро. Мне надо взять дома кое-что из одежды. Но сначала я схожу за продуктами. Что купить? – А что ты любишь? Он уходит очень довольный. Что в ней есть, так это доброта Он понял это в ту самую секунду, когда увидел ее возле счетчиков на автостоянке. Уж очень мягким выглядел ее живот. С женщинами вечно натыкаешься на острые углы, потому что им надо совсем не то, что мужчинам, они – другая раса. Либо все отдают, как растение, либо царапают, как камень. На всем белом свете нет ничего лучше женской доброты. Мостовая так и летит из-под ног, когда он в своей грязной рубашке мчится в лавку. А что ты любишь? Теперь она от него не уйдет. Не уйдет, это факт. |