Онлайн книга «Давай поженимся»
|
– Трое. – Трое. Правильно. Ты хороший отец. Я всегда думал, что ты хороший отец. Отличный папка. Итак, поехали. За полдюжины маленьких дьяволят, будущее Америки, да благословит их Господь всех до единого. – Салли покорно отхлебнула вина; Руфь и Джерри последовали ее примеру. Рецина пахла горелым лаком и на вкус отдавала лекарством. Они выпили вместе, и это как бы объединило их в ритуале, связанном с тайной, которую еще предстояло раскрыть. *** Войдя в комнату, Руфь села у двери на первый же стул с прямой спинкой и плетенным из камыша сиденьем, случайно попавший сюда из столовой. Джерри сел посередине белого дивана с подушками из гусиного пуха, так что обе женщины – Руфь у двери и Салли в кресле у камина – находились на равном от него расстоянии. Он скрестил ноги и широко раскинул руки, обхватив спинку дивана. А Ричард, перетягивая чашу весов в сторону Руфи, тяжело опустился подле нее в потертое кожаное кресло, которое, как знал Джерри, Салли терпеть не могла. *** Почему ты его терпеть не можешь? Оно так похоже на него. Правда, ужасно? Я хочу сказать, ужасно, что я говорю такое. *** Драное, потрескавшееся, это было кресло отца Ричарда. Утонув в тусклой старой коже, Ричард как бы превратился в призрак собственного отца. Вялым движением он поднял руку ко лбу, голос его звучал обманчиво устало, мертво. Он сказал: – Джерри, Салли поведала мне, что ты большой спец. Откровенно, я удивлен. Джерри сделал еще глоток вина и сказал: – Ты уверен, что эту штуку безопасно пить? – Оно постепенно вам понравится, – пообещал Ричард. – В нем есть смола. Я по дюжине ящиков в месяц опустошаю. В нем всего двадцать градусов. Господи, приятель Джерри, я вот что хочу сказать: ты повел себя совсем не так, как принято среди людей. – То есть? Говори же. – Я имею в виду не то, что ты спишь с ней: не могу я слишком уж сердиться на то, что ты с ней спишь – я сам этим занимался, да и не только я. Она тебе, наверно, говорила? В ту зиму, когда я ушел, она спала даже с лыжным инструктором. Джерри кивнул. – Ей-богу, Джерри, ты должен был либо с ней порвать, либо вместе уехать куда-то. Ты же превратил жизнь этой женщины в ад. Ты превратил жизнь... моей жены в ад. – Для большей убедительности он трижды ударил по ручке кресла. Джерри передернул плечами. – У меня ведь тоже есть жена. – Ну, так нужно выбирать. В нашем обществе приходится выбирать. – Не вынуждай его! – неожиданно выкрикнула Руфь. – Еще не время. Ричард лениво повернулся к ней. – Ерунда, Руфь. Шесть месяцев. Они ведь пытались порвать. Если это продержалось у них шесть месяцев, значит, теперь уж навсегда. Как здорово услышать такое. Джерри почувствовал, что Ричард, наконец, поставил все на прочную почву. – Гораздо дольше, – сказал он. – Я всегда любил Салли. – Отлично, – сказал Ричард. – Что есть – то есть. Салли-детка, дай-ка мне карандаш и бумагу. Руфь вскочила на ноги. – Что ты мелешь, Джерри? Нет. Нет. Я здесь не останусь больше ни минуты. – И она выскочила за дверь. Джерри поймал ее уже в холле, между кухней и дверью на улицу. – Руфь” – сказал он. – Теперь ты знаешь, как обстоит дело. Ты знаешь, что между нами ничего уже нет. Дай этому излиться. Прошу тебя, дай излиться. Дыхание его жены было горячим, влажным, трепетным. – Она – сука. Она убьет тебя. Она убьет тебя, как почти убила его. – Глупо с твоей стороны ненавидеть Салли. Она же беспомощный человек. – Как ты можешь говорить, что она беспомощная? Кто же, по-твоему, всех нас сюда собрал? Мы пляшем на ее свадьбе. – Не уходи. Не оставляй нас. – А почему, собственно, я должна сидеть и смотреть, как тебя общипывают эти два хищника? Отбирают у тебя детей, талант, деньги... – Деньги? – А зачем еще, по-твоему, понадобились Ричарду карандаш и бумага? Он счастлив. Неужели ты этого не видишь, Джерри? Он счастлив, потому что избавляется от нее. – Он пьян. – Отпусти меня. Оставь свою любовную галиматью для других. – Прости. – Он прижал ее к стене и крепко держал за плечи, словно арестовал. Когда же он ее отпустил, она не сделала ни шага к двери, а стояла, насупясь, тяжело дыша, – его жена, всей своей кожей излучавшая знакомое тепло. – Вернись, давай поговорим все вместе, – попросил он. – Я и вернусь, – сказал она, – и буду бороться за тебя. Не потому, что ты мне так уж нравишься, а потому, что мне не нравятся эти люди. – И Ричард тоже? – Я ненавижу его. – Не надо ненавидеть, – взмолился он. – Слишком все мы скоры на ненависть. А нам сейчас надо друг друга любить. – Когда он был мальчиком, всё в церкви нагоняло на него тоску, кроме причастия, того момента, когда они толпой устремлялись к ограде и облатки таяли у них во рту. Ему казалось сейчас, что нечто подобное произойдет и в гостиной или уже произошло. Его неверующая жена позволила отвести себя назад. Он гордился тем, что может показать Матиасам, какую власть еще имеет над нею, – показать, что она до конца остается его женой. Ричард нашел карандаш и бумагу и пересел на краешек кресла, чтобы удобнее было писать на кофейном столике. Салли по-прежнему сидела не шевелясь – ее широкоскулое, с заостренным подбородком лицо опухло, глаза были закрыты. Наверху продолжала плакать малышка, разбуженная приходом Конантов. – Салли, – сказал Ричард, – твой ребенок плачет. Следуя железно выработанному защитному рефлексу держаться с подчеркнутым вызовом, что так отличало ее от добропорядочных женщин Коннектикута, Салли встала, откинула волосы и широким шагом вышла из комнаты. *** Почему ты плачешь? Салли? Почему? Это слишком глупо. Прости. Скажи мне. Прошу тебя, скажи. Ты будешь смеяться. Нет, не буду. Ты прости меня: я все тебе испортила. Ничего подобного. Послушай, ты – чудо. Ну, скажи же. Я как раз вспомнила, что сегодня – Покаянная среда <Первый день великого поста, когда священники посыпают пеплом головы молящихся>, Великий пост начался. О! Бедная моя любовь! Мое чудо, моя заблудшая католичка. Это я-то заблудшая? Не заблудшая, если ты еще думаешь о Покаянной среде. Вставай же. Вставай, одевайся, иди в церковь и облегчи душу. |