Онлайн книга «Последнее лето»
|
Пустое все это. Пустые бредни. Было б оно так просто, уже половина народу в «арестантских ротах» переоделась бы в бабьи тряпки да разбежалась по домам. Куда проще сделать то, что раньше казалось невозможным, невыполнимым, – отыскать этого чертова Поля Морта! Но как его отыскать? Ведь не врал Шулягин начальнику сыскного – настоящего имени Морта он не знает. И отроду не знал. Однако слышал – в Нижнем тот живет. Как его найти, сидючи в узилище? Была бы хоть какая-то связь с волей… Нету такой связи у Шулягина! Вот и вертись на нарах, как ужака на сковороде. Вот и мечтай о воле, коей так легко достигнуть: только и сказать начальнику, господину Смольникову, подлинные имя и фамилию Поля Морта… А вдруг ты скажешь, а он обманет и не выпустит? А? Что тогда? Умные люди говорят – верить никому нельзя. Точно – никому нельзя верить! Или не обманет? Благородный человек, порядочный… Шулягин, фабрикант фальшивых денег, сам порядочным отродясь не был, однако верил свято: есть они на свете, такие люди, которых слово – кремень! Конечно, они не из шушеры-мышеры какой-нибудь, они из благородных. Из господ начальников. Может, этот начальник – такой? Может, не обманет? И впрямь выпустит, коли Шулягин откроет ему фамилию Морта? Да только где ж ее взять! Не станешь же спрашивать у соседей по каморе: слыхали про такого иль нет? Как его настоящая фамилия, не знаете, люди добрые? Вот и я не знаю… Свобода, ох, свобода… Близка, что тот локоть, а не укусишь, не уцепишь, не ухватишь! * * * ... «Христиания. Амундсен предполагает по окончании ремонта «Фрама» снарядить экспедицию на Северный полюс. «Фрам» покинет Норвегию в начале 1915 года и направится в Сан-Франциско, откуда выйдет в полярные воды. Осуществление предприятия зависит от сбора средств на экспедицию». ... «Берлин. Рейхстаг принял в первом и втором чтении законодательное предложение дуэльной комиссии, согласно которому дуэль наказуется тюрьмой с лишением некоторых привилегий». ... «Петербург. На многих фабриках и заводах рабочие прекратили работу в виде протеста против репрессий на рабочую печать. Только в столице бастует 30 тысяч. На некоторых фабриках имели место быть попытки устроить демонстрацию, но они немедленно прекращались полицией». Санкт-Петербургское телеграфное агентство * * * – Слышали? В ремесленную управу пришло письмо от некоего Пешкова. – Это кто ж таков? – Пешков? Алексей Пешков?! Да кто иной, как Максим Горький! – Эх, забыл, что он Пешков. А ведь я на днях в «Листке» читал, Максим-де Горький воротился в Россию. И что ему надобно в нашей ремесленной управе? – Просит выдать ему долгосрочный паспорт в обмен на прежний просроченный. Подпись знаете какую поставил? «Нижегородский цеховой Алексей Максимович Пешков». – И что постановили? – Да выдать, конечно, что ж еще. Но для начала выяснили задолженность его ремесленному обществу. Оказалось, что с 1906 года за ним накопилось недоимки ремесленного сбора на 38 рублей 75 копеек. – Ишь ты! – Во-во. Аккурат столько. Насчитали по первому разряду с зачислением его в малярные цеховые. Как только доверенный его, присяжный поверенный Ланин, деньги уплатит, немедля получит пятилетний паспорт и сможет переправить Горькому. – Ну, я не знаю, господа… Все же знатный человек, мировая знаменитость, земляк наш. Ну зачем его этак кусать, подобно моськам, кусающим слона? Могли бы обойтись без пересчета недоимок. – Это почему? Горький своими бреднями зарабатывает весьма немало! Уж кто-кто, а он от нас, им изгаженных и оклеветанных в пиесах, никакого снисхождения не заслуживает. Никакой благотворительности! Будь он хотя бы недостаточен в средствах… – Да вы, Михаил Павлович, вообще никакой благотворительности не признаете, будь человек достаточен или недостаточен, вам все едино. – Правда ваша: не признаю! Потому что благотворительность людей развращает. Если я им сегодня школу построю, завтра съезд к Волге замощу за свой счет, то они послезавтра, сукины дети, гвоздь поленятся самостоятельно вбить. – Ну, вы утрируете, Михаил Павлович! – А вы что меня перебиваете, Никита Ильич? Это не парламентарно! – Великодушно извините. – Великодушно извиняю! Верю, что не хотели меня обидеть. Вы человек образованный, деликатный, в том и есть ваша беда. Народу вы нашего не знаете! Ведь если русскому человеку дать выбор: какое-нибудь дело за час сделать – или сутки клянчить, чтобы другой сделал, сосед, например, то что, вы думаете, наш обалдуй выберет? Конечно, сутки простоит у соседского крыльца! – Может, это о крестьянах, Михаил Павлович, и справедливо, а что касаемо рабочих… Они живо соображают: коли сам не поработаешь, так никто за тебя не поработает. Главное – потачки не давать. – Ну, ну, поглядим. Тут твердая рука надобна, чтоб сормовичей держать. Мещерского, предшественника вашего, они слушались, уважали, даже боялись, хотя и звали тираном. Горький, помнится, пописывал злобно: «Опять тиран вернулся…» – Неужели я так либерально выгляжу, что вы мне не доверяете? – улыбнулся Никита Шатилов, оглядываясь на жену. – Как, Лидия, либерален я? – Тиран, деспот! – помахала ему Лидия. – Зато, Михаил Павлович, при этом либерале за тридцать восемь минут здесь строят вагон, за четырнадцать часов собирают паровоз, за две недели выходит полный состав из сорока вагонов, а чтобы спустить со стапелей пароход или баржу, нужно всего две недели. – Лихо вы поднаторели, матушка! – с восхищением посмотрел на нее купчина-старовер с огромной бородищей… Вот уж точно – лопата, а не борода, причем та самая лопата, которой дворники зимой снег сгребают! – Именно такая жена и нужна нашему управляющему. Позвольте, как выпить поднесут, я, Лидия Николаевна, за вас тост провозглашу? – Позволяю, – кивнула Лидия. – Охотно позволяю! Я сейчас подошлю к вам официанта… |