Книга Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018, страница 76 – Михаил Белозеров

— К тому же они любовники! — со смехом сказал Александр Гольдфарбах.

— И это люди, которые учат весь свет быть толерантным! — воскликнула Лора Гринёва и насмешливо блеснула глазами.

— Не надо быть наивным! — нервно отозвался Александр Гольдфарбах. — Честно говоря, господа, меня их отношения мало волнуют. Гораздо интереснее, что будет сейчас и в данный момент.

— Что будет? — наивно переспросил Глеб Исаков. — Война будет, что ещё будет.

— It's just all understand, [66] — многозначительно сказала Нора Джонсон.

— Нас интересует нечто другое, — снова важно сказал Александр Гольдфарбах. — Скрытое движение материи.

— Но кто же об этом в открытую заявит, — засуетился Глеб Исаков, стараясь показать свою журналистскую хватку.

— We're not talking about that, [67] — словно отрезала Нора Джонсон.

Глеб Исаков растерялся и, чтобы скрыть свою промашку, снова налил водки. Они выпили в мрачной тишине, откуда-то снизу долетел пронзительный звук трамвая, да в акации запела цикада, а в остальном Имарат Кавказ затих в предчувствии большой войны.

— Мы говорим о сенсации, которая витает в воздухе, — наконец-то проговорился Александр Гольдфарбах и вопросительно посмотрел на Феликса.

Если он сейчас унизится до того, что попросит раскрыть ему информацию, то он будет самым большим дураком в мире, невольно подумал Феликс, и ему впервые за сутки стало по-настоящему весело, он даже на мгновение забыл о своей неудаче с Гринёвой.

— А что это? — очухавшись после оплеухи, спросил Глеб Исаков.

— Мы не знаем, о чем идёт речь, — признался Александр Гольдфарбах. — Просто наши коллеги проявили нетактичность и пытаются водить нас за нос.

— But sooner or later, it will end, [68] — многозначительно поведала Нора Джонсон.

— Да, кончится, — заверил непонятно кого Александр Гольдфарбах и снова вопросительно посмотрел на Феликса.

— А я при чём? — удивился Феликс, сообразив, что отмалчиваться дальше опасно и подозрительно.

— What did they ask you? [69]

— Они мне показали телеграмму адмиралтейства, в которой названа точная дата начала войны, — не моргнув глазом соврал Феликс.

— So what? [70]

— Хотели, чтобы я напечатал в нашей газете, — снова соврал Феликс, — а гонорар поделил поровну.

И так у него ловко вышло, что ему захотелось рассмеяться им в глаза и посмотреть, какие у них после этого будут рожи — особенно у Глеба Исакова. Вот кто тут же побежит доносить. Порой откровенная ложь доходчивей правды.

— Это не тайна! — очень серьёзно сказал Александр Гольдфарбах.

— Yes, it is no mystery, [71] — согласилась Нора Джонсон.

— Для кого как, — сказал Феликс, намекая на тот общеизвестный факт, что все сенсации имеют предварительную информацию, вектор которой можно нащупать. Но такое дано не каждому. Это высший пилотаж в журналистике, ибо тогда можно достаточно точно прогнозировать и прослыть умным малым. Такому малому живётся, словно сыру в масле.

— Они бы не стали тебя поить, — убеждённо сказал Александр Гольдфарбах. — Я их знаю.

Несомненно, он заподозрил, что Феликс соврал.

— А мы встречались в Европе. Эта был дружеский жест, старые долги. Они мне предложили сделку, я отказался.

— Why? [72] — с безнадежностью в голосе спросила Нора Джонсон.

— Мелко, — будничным голосом пояснил Феликс. — Через пару дней и так всё будет ясно. Тогда и начнётся настоящая работа.

Александр Гольдфарбах хлопнул себя по лбу, словно он прозрел:

— Я понял, на что ты нацелен.

— Да, я буду писать об ужасах и зверствах, чинимых русской армией, — просто и естественно ответил Феликс. — Такова линия нашей газеты «Единогласие», — заверил он их и даже самого себя.

По лицу Александра Гольдфарбаха промелькнуло разочарование. Он понял свою ошибку, забыв, должно быть, что та информация, которой он обладал, совсем не об этом. А ещё он плохо подготовился к этой вроде бы случайной встрече и не узнал, действительно ли Феликс Родионов был знаком с Джоном Кебичем и Виктором Бергамаско. Это был его прокол. Он надеялся обскакать русского на одном дыхании, которого не хватило, обмишурился он, где и как — ещё не понял, и ему нужно было время, чтобы сообразить, что делать дальше. А чтобы сообразить, ему нужно было залезть в компьютер и пошевелить мозгами. В общем, у Феликса появилась фора, и он понял это.

Нора Джонсон с беспокойством посмотрела на Александра Гольдфарбаха. Ясно было, что они не успели обговорить такой вариант развития событий.

От конфуза Александра Гольдфарбаха спас звонок мобильного телефона:

— Да? — с удивлением сказал он в трубку и вопросительно уставился на Феликса. — Ты уверен? — Он словно глядел сквозь Феликса, и надменная улыбка сходила с его лица, как дешёвая краска с забора.

— Абсолютно, — услышал Феликс, потому что связь была отличная, и голос был с характерным кавказским акцентом.

— Ну смотри… — как-то странно произнёс Александр Гольдфарбах и убрал телефон.

Теперь он был бледен, как покойник, даже бледнее Феликса.

Глеб Исаков, который абсолютно ничего не понял, снова подсуетился, и они неохотно выпили водку, которая больше напоминала сидр. Феликс на радостях даже закусил. По тому, как переглянулись Александр Гольдфарбах и Нора Джонсон, он почувствовал, что произошло что-то, имеющее непосредственное отношение именно к нему, Феликсу Родионову. И это «что-то» было не очень хорошее, даже, наверное, очень плохое, быть может, кардинально изменившее ситуацию. В гробовой тишине Исаков снова разлил водку. Выпили, и Норе Джонсон захотелось курить. Они отошли в сторонку.

— There's nothing there, [73] — услышал Феликс, у которого из-за Лоры Гринёвой до предела обострились все чувства.

— Are you sure? [74]

— More precisely does not happen. [75]