Онлайн книга «Корниловец»
|
— Мы выступаем в беспримерный поход, — заголосил Владимир. — Наша цель — Новороссийск! Там мы соединимся с матросами Черноморского флота, наши силы прибудут, и мы сметём контрреволюцию Корнилова! В рёве толпы утонули последние слова наркома, и лишь хрипун Ковтюх переорал армию: — Хлопцы, я хочу сказать… На вас вся надия! Матвеев стал выкликать батальонных да ротных: — Гриценко! Глот! Карпезо! Хлонь! Хвистецкий! Ганжа! Куцай! Хилобок! Чтобы всё было как следует! Овёс не жалеть, коней накормить досыта. Патроны раздать по двести пятьдесят штук и наполнить двуколки. Через час седловка, а теперь — по своим частям галопом! Нарком гордо посмотрел на Дашу, но девушка будто и не замечала разводимой им суеты. Задумчиво и пытливо глядела она на горы впереди, прячущие море. «Господи, — подумал „Штык“, приходя в раздражение, — и чего я так выпендриваюсь перед нею?..» Владимир прекрасно знал ответ, но обида была сильнее и горше, она застила правду… Часом позже разномастная толпа таманцев, громадный отряд в тридцать тысяч сабель, разобрался по три колонны и выступил в поход. — Песенники, — гаркнул Ковтюх, — вперёд! Запевалы подкрутили усы, переглянулись. Поворотясь к ним, встряхнули бубнами казаки, ехавшие по бокам бунчужного. [112] Глухо загудели бубны, и тот в лад вскинул бунчуком, гремя серебряными тарелками да бубенцами. Всё веселей под пальцами и рукоятками нагаек выбивали бубны плясовой перебор, всё громче гремели они и звенели тарелочками да тарелками, когда запевалы, толкнув один другого локтем, разом подняли высокий и разухабистый припев: Гей, нумо, хлопци, до зброи, Герц погуляты, славы добуваты… И старую песню, петую на новый манер, с высвистом, с гиком, под громкий рокот бубнов, подхватили все колонны: Гей, чи пан, чи пропав, Двичи не вмираты! Гей, нумо, хлопци, до зброи! Нам поможэ вся голота По усьому свиту Волю добуваты! Как будто в лад песне шли кони, тряслись телеги и качались, плыли в воздухе за красным знаменем хвосты бунчуков. Таманская армия вышла в поход. Раскинулось в степи невеликое сельцо — хаты, плетни, голые сады, сквозистые свечи пирамидальных тополей. Как называлось село, Даша так и не узнала — таманцы, оголодавшие на марше, бросились селян грабить. Армия налетела, вмиг заполонив кривые улочки и дворы. Крики и ржание захлестнули, забили собой собачий лай, коровье мычание, горластый петушиный крик, детский рёв и бабьи переклики, перепутали всё, смешали в нестройную разноголосицу. — Бей их! — неслись яростные вопли нападавших и оборонявшихся. — Не оставляй для приплоду! — Куды?! Твою-то мать! — Вторая рота, бего-ом! — Береги патроны, як свой глаз! — Не допускать до садов, до садов не допускать! — Запаливай, Тарас! Чого нэма?! Гранатами запаливай та спичками! — Бей их, христопродавцев! — При вперед, бильше никаких! — А-а, с-сволочи! — Эй, Грицько, слышь… та слышь ты! — Отчепысь! — А, мать их суку! Анахвемы! — Щоб вы подохлы тут до разу!.. И вот поднялись столбы дыма, они рвались вверх, вспухая клубящимися громадами. Дико заревела скотина, поднялся бабий вой, тончая до визга. — Боже, боже мой… — шептала потрясённая Даша. — Да что ж вы творите? Это же не «белые»! — Такова народная воля, девочка моя, — вздохнул Антонов. — Народный гнев! Они мстят. — Кому? — горько спросила Полынова. — Всем! Таманцы выбирались из горящего села, хвастаясь добычей. К «Штыку» пристроился Василь Ганжа, командир 1-й роты. Он носил высокую баранью шапку, а воротники куртки, гимнастёрки и нижней рубахи никогда у него не застегивались — грудь была кирпично-красного цвета. На поясе у Ганжи висела пара гранат на длинных деревянных рукоятках, шашка и револьвер, за плечами — винтовка. Видать, слыхал он сказанное Дашей и решил высказаться в защиту товарищей — без злобы, весело даже: — У нас вышел весь провиянт, барышня. Что же нам — с голоду издыхать? Всю жизнь на революцию положили! А с одной воды тильки живот пучить, хочь вона наскрозь прокипить! — Я понимаю… — упавшим голосом сказала девушка. Полынова, Антонов и Ганжа отправились на рысях к левому флангу, где стоял деревянный дом какого-то кулака — добротный, под железной крышей. — Надо спалить! — тут же подхватился Ганжа. — Уходить пора, — поморщился «Штык» недовольно, но ротный уже соскочил с лошади и полез через окно в дом. Прошла минута, проползла другая. Антонов занервничал — был риск нарваться на пулю, пущенную из обреза, но не бросать же Ганжу одного. Да и лошадь без присмотра могла сорвать повод, останется тогда комроты пешим. Наконец из окон повалил дым, затем, отдуваясь, вылез и сам Василь. — Едем! — сказал «Штык». — Погодь, нарком, — осадил его Ганжа, — я ещё конюшню подпалю! Антонов застонал про себя. Ротный чиркал спички, чиркал одну за другой, а Владимир ёрзал в седле, будто кто ему иголок подсыпал. Но вот загорелась и конюшня. Ганжа сел на лошадь, и все трое пустили коней галопом. Вдруг ротный закричал: — Плётки нет! Там осталась. Мать его в куру совсем и с богом! Поеду возьму! — На мою! — рявкнул «Штык». — Надень её себе на…! Ганжа повернул лошадь и поскакал обратно. Долго он возился в горящей конюшне, разыскивая свою плётку, но отыскал-таки. И все трое бросились догонять уходивших таманцев. — Владимир, — обратилась Даша к наркому, — скажи мне, пожалуйста… — Да-да, — с готовностью откликнулся Антонов. — Вот есть же прекрасный символ рабоче-крестьянской смычки — серп и молот… — Ну, есть. — Так зачем же вы цепляете на папахи красные звёзды-пентакли? Это же каббалистика, чёрная магия! Зачем? Сатану призывать? Антонов снисходительно улыбнулся. — Серп и молот — символ труда, — объяснил он, — а красная звезда — это символ Марса, знак войны. — А-а, — протянула Даша, — так вы ещё и язычники… Нарком обиделся, поджал губы. — Что за поповские бредни? — сказал он чужим голосом. — И почему, интересно, «вы»? С каких это пор ты стала исключать себя из нашей общей борьбы? |