Онлайн книга «Корниловец»
|
Раздались гулкие шаги, топавшие по коридору, обрывавшие мысли Антонова. Отворилась дверь — и вошёл враг его. Небритый, исхудалый, в рваной рубахе, но взгляд по-прежнему насмешлив. С-сволочь… Штык поначалу хотел встать и подойти поближе к Авинову, но вовремя передумал — негоже победителю смотреть на потерпевшего поражение снизу вверх. Этот проклятый белогвардеец был куда выше его. И в плечах пошире, и в бёдрах поуже. Вот почему Дашка сходила по нему с ума — «беляк» был по-настоящему красив, причём красотою мужественной, броской. Эти твёрдые черты, чеканный профиль, стальной взгляд… Почувствовав, как в кровь его вливается ледяная струйка ненависти, Штык мягко улыбнулся — недолго этой сволочи красоваться… — Ну, здравствуй, — промурлыкал он, наслаждаясь каждой секундой бытия. «…И аз воздам!» — мелькнуло у него. Ох и воздам… Авинов не ответил. Глазами поискав стул, он сел бочком, чтобы было куда пристроить руки, связанные за спиной. — Я слушаю, — холодно сказал он. — И это всё, что ты можешь сказать? — поднял брови Антонов. Белогвардеец усмехнулся. — Если я скажу всё, что о тебе думаю, — проговорил он, — твои держиморды опять станут бить меня сапогами. Пару ребер они мне уже сломали, так что хватит с меня откровений. Антонов вздохнул. Удивительно… Он столько ждал этих минут, представлял, как будет пытать эту… этого… А теперь вот сидит и размышляет: что дальше-то? Жизнь у этого контрика одна всего, вот и надо придумать, как бы её так отнять, чтобы эта гадина белая возмечтала о смерти, чтобы в ногах у него ползала, пресмыкаясь, выпрашивая умертвие. Удивительно… А ведь он вовсе не жестокий человек. Вот Муравьёв, тот — да, тот садюга известный, а он — нет. Контрреволюционеры вызывают у него брезгливость, как таракан, угодивший в суп. И только Кирилла Авинова он готов терзать и мучить. Есть за что. За кого. — Ты умрёшь, — тяжело сказал Штык. — Скоро, но не быстро. Мои костоломы умеют пытать страшно. Тебя казнят утром — медленно, с толком, с чувством, с расстановкой, — а пока отдыхай, выспись как следует — и думай о том, что это твоя последняя ночь! — Ну, тогда до завтра, — сказал Авинов, вставая. — Увести! — буркнул Антонов, откидываясь в кресле. Степан ухватил «белого» за плечо и выпихнул в коридор. «Штык» прислушался к себе, покопался в ощущениях… Вроде какой-то неприятный осадок остался, душевная ёлочь — и горчит, горчит, горчит… Спохватившись, Антонов позвонил домой. — Алло? — услыхал он приятный Дашин голос. — Здравствуй, я приехал. — Очень рада, — голос ничуть не изменился, не наполнился радостью. — Когда тебя ждать? — Мм… Через часик. — Хорошо. Я приготовлю поесть. — И выпить! — Ладно. — Целую! Пока. — Пока… «Штык» раздражённо бросил трубку. На любовном фронте без перемен… «Ничего, — мрачно подумал он, — завтра у меня появится отличное моральное… мм… противоядие. Ты ко мне — с презрением, а я к тебе — с тайным торжеством! Ты будешь хмуриться, напускать на себя холодность, а я буду улыбаться, припоминая, как выл и плакал твой любовничек, как превращался в говорящую отбивную!» Антонов энергично потёр руки, ощутив, что хорошее настроение возвращается к нему. 2. Даша расстегнула шинель — на улице было тепло — и обошла штаб со стороны сквера. Часовые узнавали её, и она им милостиво кивала. Домзак охранялся двумя красноармейцами, этого хватало — толстые стены бывшего винного погреба и стальные двери в заклёпках сообщали тюрьме неприступность Бастилии. На посту стояли Ванька Шевчук и Борька Кочнев, издали улыбаясь ей. Только что не тявкали да не мели хвостами, как прикормленные собаки. Даша изогнула губы в подобии улыбки и протянула охранникам большой бумажный пакет. — Тут две бутылки водки, — сказала она, — жареная курица, французская булка и чёрный хлеб, огурчики, варёная картошечка и селёдка. Часовые глядели на Полынову с преданностью некормленых дворняг. Ваня бережно прижал к сердцу пакет и вопросительно посмотрел на Дашу. — Мне нужно поговорить с одним заключённым, — спокойно попросила девушка, — с Кириллом Авиновым. Красноармейцы переглянулись — Борис судорожно сглотнул, предвкушая выпивку. А какой роскошный закусон! — Только если недолго, — поставил условие Иван. — Ну конечно, — легко согласилась Даша. — Вы же здесь будете. Шевчук отложил винтовку в сторону и пропустил Полынову в коридор домзака. Пахло в коридоре, как в нечищеной уборной. Сунув ключ в замок, Иван открыл дверь камеры и пропустил девушку внутрь. — Только не запирай, — предупредила она. — Мало ли… — Само собой! — нетерпеливо уверил девушку Шевчук и быстро удалился — картошечка с селёдочкой ждала его, да под водочку… Проводив красноармейца глазами, Даша вошла в камеру и огляделась. Деревянный топчан, «застеленный» прелой соломой, мятая миска с присохшими крупинками на табуретке, поганое ведро в углу. Кирилл стоял у дальней стенки, освещённый пыльным лучом из крошечного окошка — не всякий кот пролезет. — Здравствуй, Кирилл, — сказала Даша, стараясь, чтобы голос её не дрогнул. — Привет, Даша, — ответил Авинов. Он смотрел на неё без удивления, вообще безо всяких эмоций. Она смотрела на него — и что чувствовала? Столько всего находило на душу — и злость, и отчаяние, и нетерпимость, и тоска, и горькое сожаление, и… и… И? И что? Ну же, договаривай? И любовь?.. — Вот, возьми, — сказала она ровным голосом, скидывая шинель. — Прикроешь своё рваньё. Кирилл нахмурился. — А ты как же? Март всё-таки… Чувствовалось, что его самого поражает такой обычный, такой будничный разговор — на пороге темницы. — Пустяки, тут до штаба десять шагов. Даша выглянула в коридор и прислушалась. — Я купила у твоих тюремщиков «свиданку» за водку, — сказала она. — В водке — сильное снотворное. Оно уже должно было подействовать… Если нет, то — вот… — Девушка достала из кармана шестизарядный «кольт». — Не твой любимый «парабеллум», зато и осечки не даст. Пошли. Авинов пристально посмотрел на неё и кивнул. Набросив на плечи шинель, он шагнул к выходу из камеры. Даша пошагала впереди. Неожиданно остановившись, она оглянулась и сказала: — Я вышла замуж. За Владика. Во взгляде Авинова что-то изменилось. Его губы свело судорогой, но он всё же выговорил: |