Онлайн книга «Харбинский экспресс»
Все, дескать, в жизни этим вопросом определяется. Очень сия версия мне тогда приглянулась. Вот и назвал кота в честь ее основателя. Тем более что по кошачьей части он оказался большущий ходок. Кот, разумеется. Про немца не знаю. — Кто ж тот основатель? — спросил Павел Романович, уже догадываясь, что услышит в ответ. — Некий Фрейдус… Кажется, так. А имя у него — Зигмунд. Так что Зиги — вариант сокращенный, можно сказать — ласкательный. Взгляд у ротмистра сделался задумчивым, словно имя Зиги навеяло ему некую мысль. Потом он сказал: — Вы бы, доктор, сходили в соседний пульман, проведали мадемуазель Дроздову. Что ни говори — а наш боевой товарищ. Павел Романович и сам собирался, да решил, что час слишком поздний. — Пожалуй, теперь неудобно. Ночь. Лучше завтра. Ротмистр посмотрел испытующе, в глазах — чертики запрыгали. — Милосердие нельзя откладывать на потом. В конце концов, чем вы рискуете? Постучитесь в купе, спросите, не надобно ли чего. И ретируетесь. Глядите, а то я сам пойду. Павел Романович молча поднялся. Чувствовал он себя очень неловко. Вышел за дверь, двинулся по шаткому вагонному коридору. Сердце отчего-то вдруг застучало, во рту — пересохло. Павел Романович и подумать не мог, что сохранил способность к подобным переживаниям. Впрочем, будем честны: Анна Николаевна ему чрезвычайно нравилась. Как прежде только две женщины. Первая — Наденька Глинская, руки которой он когда-то собирался просить серьезнейшим образом. Это было очень давно. А вторая — та молодая баба из Березовки, погибшая злой смертью вместе со своим мальчиком. С тех пор никто его сердца не волновал. Конечно, жил Павел Романович не монахом, но все любовные приключения происходили так… случаем. И вот сейчас… Постучал он не сразу. Занес руку, да и замер. Прислушался — не раздастся ли сонное дыхание? Тогда и беспокоить нечего. Не раздалось. Постучал в дверь: не слишком сильно, но и не так, чтоб робко. Анна Николаевна, оказывается, не спала. Распахнула дверь, сказала: — Проходите. — И сама села к окну. — Садитесь. Я так и думала, что вы придете. — Почему? — Да я о вас вспоминала. — Приятно слышать. — Это не комплимент. А потому, что, еще когда по лесу шли, все хотела спросить. Но не собралась, дыхания не было говорить… — Спросите теперь. — Теперь забыла. Представляете? Ужасно глупо. Никак не вспомнить… Павел Романович пожал плечами. — Такое случается. Ничего, потом вспомните. Если действительно важное. Анна Николаевна вздохнула. — А вам тоже не спится? — Не спится, — признался Павел Романович. — Вот и мне. Глаза слипаются, а уснуть не могу. Только задремлю и тут враз просыпаюсь, как от толчка. И все думаю, думаю… Поверить не могу, что это на самом деле случилось. — Это вы про «Самсон»? — спросил Павел Романович, радуясь, что разговор завязался сам собой и нет необходимости задавать вопросы формально. — Не только. Да и «Самсон», конечно! На нем столько людей было… Считаете, они все погибли? — Полагаю, так, — сумрачно ответил Дохтуров. — Да, наверно. Не могу без слез вспоминать — они все были такие милые. Веселые! Кому они помешали? Ведь дети и женщины! Павел Романович промолчал. Ему сделалось холодно. Но Анна Николаевна поняла это молчание по-своему. — Ну да, конечно, были там и военные… Но, по-моему, среди них ни одного действительно важного чина. Или… — она вдруг запнулась, — или нас просто хотели ограбить? — Второе более вероятно, — сказал Павел Романович. «Раз она не помнит о кольях, — подумал он, — не стоит и говорить. Это у нее произошло психическое вытеснение, согласно новомодной теории герра Фрейда. А коли так, зачем напоминать? Пусть думает — ограбление. Психическое здоровье важнее правды». — А тот полковник… Он был ваш знакомый? — спросил он. — Василий Антонович? Что вы! Он у генерала Хорвата служит где-то по интендантской части. То есть служил… Глаза у Анны Николаевны заблестели. — Его супруга, Екатерина Ивановна, дружна с моей матушкой. У нас теперь плохо со средствами, и мама ее обшивает… Екатерина Ивановна очень добра, она и своим знакомым маму рекомендует, так что есть заказы… — А ваш отец? — Он пока что не с нами. Мы ведь жили до войны в Петербурге, на Стремянной. Вы в Петербурге прежде бывали? — Я тоже там жил. — О, извините. А мне показалось, будто вы москвич. У вас выговор московский. — Верно, — сказал Дохтуров. — Выговор у меня точно московский. Я ведь в Белокаменной родился. А после университета перебрался в столицу. — Вы — доктор? — Да. — А вы где жили? — На Малой Посадской. — О, я там поблизости часто бывала. В Народном доме и в Александровском парке. А еще, знаете, мы с подругой возле дома Кшесинской любили гулять. Представляли себя балеринами. Глупо, конечно. — Так что с вашим отцом? — напомнил Павел Романович. — Он служил по почтовому ведомству. Глаза были очень больные, но на войну все равно взяли, правда, оставили при штабе. Он нам часто писал. А потом попал в плен, вместе со всем штабом… — И больше вы писем не получали, — закончил за нее Дохтуров. — Нет! То есть да, получали. Правда, не скоро, мама уж хотела заупокойную заказать. А я отговорила — все-таки неизвестно, может, жив наш папа. Тогда грех! А на Святки мы письмо получили. Вот счастье-то было! Живой, из плена выбрался и будет к нам сюда добираться. — Да как же письмо вас нашло? — Привез один знакомый, с оказией. Он к нам на петербургскую квартиру заходил. Папа писал на тот адрес. Папа не знал ведь, что мы от большевиков вон куда убежали. А знакомый — знал. — Наверное, ваш сердечный друг? — спросил Павел Романович. И сразу же понял, что угадал. — Мы дружили… Он сюда в эвакуацию поехал из-за меня. А месяц назад его убили… — Кто? — Красные. В Чите, он туда по делам ездил. Мне рассказали, из-за сапог. Повисла пауза. А потом Анна Николаевна вдруг сказала: — Вы думаете, я дурочка? Думаете, забыла, для кого они колья готовили? Я все помню! И я бы сама их посадила на колья, вот так! А первым порядком — ту бабу в платке, что у них всем заправляла. Я как ее увидала, так и подумала, что она и есть самая настоящая вавилонская… |