Онлайн книга «Интервенция. Харбинский экспресс-2»
В общем, говорят в народе: попал карась в нерето – не выскочит. Во дворе, едва шагнули с крыльца, под ноги метнулась косматая тень. Но Кузьма только цыкнул, и тень отскочила, шаром покатилась за угол. «Должно, тот самый Мамай», – подумал Клавдий Симеонович. Хотя и было темно, он таки оценил размеры пса. Получалось, что Мамайчик будет величиной с хорошего волка. А, значит, не шутил Кузьма и не пугал понапрасну. «И что из этого следует? А вот что: народ здесь серьезный. И слов на ветер они не бросают». Вышли за плетень, двинулись по улице. Клавдий Симеонович примечал: и спереди, и сзади двигались молчаливые фигуры. В том же направлении, что и они с Кузьмой. Окна в домах были черны – ни лучика. Ни луны, ни месяца на небе также не наблюдалось, но зато вызвездило, и Сопов худо-бедно разбирал дорогу. Он шел за Кузьмой. Оба молчали, и вокруг было очень тихо – только шелест шагов по дороге, сухой и пыльной. Соборная словно вывалилась из темноты. Клавдий Симеонович насчет нее сразу же догадался: здоровущая изба, больше остальных вдвое. Окна тоже непроницаемы. В сени вошли на ощупь. Никто огня не держал – видно, дорогу могли сыскать и с завязанными глазами. Миновали просторные (так, во всяком случае, показалось) сени. Потом с тихим скрипом отворилась еще одна дверь – и тут Клавдий Симеонович аж зажмурился. Просторнейшая комната была буквально залита светом. Освещалась она особою люстрой, весьма схожей с паникадилом. На стенах тоже светильники поналеплены. И везде – свечи, свечи. Зажгли их, похоже, недавно – воздух еще не выгорел, и дышалось пока что легко. В воздухе плавал густой аромат воска, смолы и пахучего масла. Клавдий Симеонович как вошел, так и замер. Кузьма легонько подтолкнул вперед. – Входи, касатик, не страшись. Посередь братьев-то и сестер чего ж мешаться? Небось своего не обидим. Комната была почти пуста – если не считать собравшихся в ней людей. На стенах, кроме светильников, картины развешаны – того же содержания, что в избе у Кузьмы. Только рамы побольше и побогаче. На полу, на гладких струганых досках – домотканые половики. Словом, Русь изначальная. Но лица вокруг странноватые: желтые какие-то, изможденные. У мужчин волосы густо намаслены, а у всех баб поголовно туго-туго белым повязаны. И голоса – тихие, благостные. Словно сиропом друг дружку кропят. Вот так и стоял Клавдий Симеонович, глядел по сторонам, слушал да прикидывал, как бы отсюда улизнуть незаметно при случае. Выходило, что трудно. А точнее – совсем никак. Кузьма рядом держался. Вроде как и не смотрел прямо, но Сопов чувствовал: наблюдает за ним Кузьма, всякий взгляд, всякое движение примечает. И на ус небось, каналья, наматывает. Потом донесет своему кормщику, или как там его кличут по имени-отчеству. Не успел Клавдий Симеонович об этом подумать, как по избе словно ветер пронесся. Все согнулись в поклоне. Кузьма чувствительно ткнул локтем в бок – мол, делай как все! – и Сопов тоже наклонил голову. В комнату широким солдатским шагом вошел высокий, заросший бородою старик с лицом оперного злодея. Ростом он был еще выше, чем давешняя «богородица». Та, кстати, тоже наблюдалась поблизости: в пояс не кланялась, только шею склонила. Что получилось у нее, надо сказать, весьма представительно. Прямо как в Александринском императорском театре – в прошлом-то Клавдий Симеонович частенько в него наведывался. Только тут был совсем не театр, в чем титулярный советник немедленно и убедился. Заросший старик остановился напротив и уставил на Клавдия Симеоновича немигающий взгляд круглых совиных глаз. – Энтот? – спросил он у своей «матушки». – Он самый. Я спервоначала на него поглядела на спящего. – Как показался? Ответа Клавдий Симеонович не услышал – «матушка» наклонилась к старику и что-то прошептала в самое ухо. Сопову показалось – не слишком для него лестное. Но по лицу старого филина нельзя было ничего понять. Он еще повращал глазами, погладил бороду и сказал Клавдию Симеоновичу: – Тута побудь, любезненький. Порадей с нами. Говорить с тобой опосля будем. Сопов едва не скривился: изо рта кормщика будто задувал гнойный ветер. Но все-таки удержался, виду не подал. Закивал головой на манер китайского мандарина (тьфу ты, аж самому противно!): – Как скажете… На этом этапе он, видно, испытание выдержал – старик глянул уже не столь пронзительно, кивнул, да и пошел себе в сторону. «Матушка» поплыла следом. Остановились они перед маленькой дверкой в стене, отворили – и скрылись за нею. Дверка захлопнулась. Кто-то потянул Сопова за рукав. Он обернулся – рядом стоял Кузьма. Лицо его расплывалось, точно луна в болотине: – Уж как тебе подвезло, касатик, уж как подвезло! Иван Макарьевич, кормщик-то наш, тебя такой наградой отметил! Сразу допустил на корабельное наше раденьице! Такое не всякому выпадает. Ты вот что: будь рядышком, и, что я стану делать, то и ты повторяй. И ничемушеньки не удивляйся. – Не стану, – заверил его Клавдий Симеонович. Он все еще не расстался с мыслью удрать отсюда как-нибудь под шумок. Обещание старца поговорить по душам его совершенно не вдохновляло. И потому спросил с простецкой улыбкой: – Слушай, Кузьма, здесь двери-то как, запираются? – Зачем тебе это, касатик? – А ну как по нужде приспичит? Бадейки вашей тут нет, да и не привык я… На это сиропный Кузьма непонятно ответил: – Привычка не рукавичка, на спичку не повесишь. Не робей. И укатился в сторону. * * * В соборной вдруг стало тише и словно светлее. Клавдий Симеонович удивился: свечей, что ли, добавили? После сообразил – похоже, дело в одеждах. Все – и мужики, и бабы, – все до единого скинули верхнее платье и остались в белом. Это производило изрядное впечатление. В соборной сделалось так лучезарно, будто и впрямь неземной свет на избу пролился. Про само радение Сопов думал без интереса. Скорее всего, ему-то на этом сеансе уготована унылая участь – вроде случайного гостя на чужой свадебке. Все друг дружку знают, тосты понятны, шутки смешны. А вот чужаку – скучно. О-хо-хо! Клавдий Симеонович глянул на примолкших хлыстов и хлыстовиц, подумал про себя: сейчас запоют. Беспременно. Скорее всего, нестройно и голосами дурными. А после уж кормщик – «совиный глаз» – зачнет свою говорильню. Титулярный советник тихонечко огляделся. Прямо сказать, неуютно он себя чувствовал. Во-первых, все были в кипенном, и только один Клавдий Симеонович Сопов торчал посередь в своем камлотовом сюртучке, будто муха в сметане. А Клавдий Симеонович не любил выделяться. Это уж его профессия приучила, ничего не попишешь. Да и жизнь сколько раз подтверждала: не выставляйся. Торчащему гвоздику сильней всего достается. Как и винту недокрученному – того, правда, по шляпке не лупят, но уж зато обязательно довертеть постараются. |