Книга Я всемогущий, страница 6 – Дмитрий Карманов

Воробей повернулся ко мне другим глазом, наклонил голову и вдруг произнёс:

— Хорошие вопросы. Но неужели ты хочешь, чтобы я тебе сейчас на них взял и ответил?

Я оторопело смотрел на него.

— Нет, наверняка не хочешь, — он отряхнулся, повернулся ко мне спиной и глянул из-за плеча: — Я полетел, закрывай окно.

Воробей легко спорхнул с подоконника и мгновенно исчез в темноте. Я ещё немного постоял у окна, потом закрыл его и проснулся.

— Во сколько у тебя автобус? — Катя хлопотала на кухне, укладывая для меня в пакет необъятные бутерброды. Моя одежда, ещё вчера безнадёжно грязная, выглядела как новенькая. На мои вялые протесты девушка внимания не обращала. Несмотря на короткий сон, в это раннее утро она выглядела выспавшейся и свежей, в то время как я сам себе напоминал сомнамбулу.

— В семь тридцать, — ответил я, сверившись с билетом. — Скоро уже надо выходить.

— Дорогу-то найдёшь? — Девушка с прищуром глянула на меня, потом рассмеялась. — Нет, лучше я тебя провожу.

Дворники неторопливо мели скопившийся за сутки мусор. Будничные люди спешили на работу. Собаки выгуливали на поводках сонных хозяев.

Мы вышли с запасом, благо и идти-то было всего ничего. Я рассматривал прохожих.

— «Вот и наступило то самое завтра, о котором я что-то слышал вчера…» — рассеянно пробормотал я.

— Это ты о чём? — Катя улыбалась дворовым кошкам. Кошки, впрочем, улыбки игнорировали.

— Песню одну вспомнил. Про то, как человек идёт рано утром по городу и разглядывает прохожих, которые куда-то спешат, в метро, на работу, в дорогу…

— Мне тоже нравится рано утром гулять по городу и смотреть на всё. Утром всегда есть надежда, что день будет замечательным. Правда, метро у нас нет. — Она засмеялась. — Ну, ты, наверное, это знаешь.

— Догадываюсь, — улыбнулся я.

— А мне нравится наш город. Он какой-то родной, что ли. Уютный. Свой такой. Насквозь. И Илья Муромец из наших мест, ты знаешь?

— Знаю. — Мне почему-то было легко общаться с этой девушкой. Постоянно хотелось улыбаться ей в ответ.

— Я вообще не люблю слишком людные места. Большие города. Была год назад в Москве — она мне не понравилась. Такое ощущение, что люди там живут как бы с надрывом, что ли.

— То есть ты так и хочешь всю жизнь прожить здесь, в своём городке?

Катя задумалась. Её лёгкая юбка колыхалась над щербатым асфальтом в такт шагам.

— Не знаю. Мне особенно-то не с чем сравнивать. — Она улыбнулась. — И ещё есть у меня мечта.

— Какая же?

— Представь себе: тёплое-тёплое море, остров с пальмами и песком, домик на берегу — и никого вокруг. Я знаю, глупая такая мечта, но как будто сон мне про это приснился, а проснулась — и захотелось.

— Ну почему же сразу глупая…

— А может быть, просто в каком-нибудь фильме увидела такой остров. — Катя засмеялась. — А вообще, я завидую тебе. Немножко. Ведь уезжать — это всегда здорово.

— Не всегда, — лениво возразил я. — Особенно когда уезжаешь от чего-то хорошего.

Катя на минуту задумалась. Потом грустно улыбнулась:

— Ещё хуже, когда хорошее уезжает, а ты остаёшься.

Я согласно хмыкнул. Мы выходили на площадь к зданию автовокзала. Я заметил газетный киоск и подошёл к нему в тайной надежде, что в свежей прессе не найду никаких упоминаний об авиакатастрофах.

Увы. Новость о крушении самолёта была на первых страницах большинства газет. Ту-134 не смог совершить экстренную посадку и упал под Нижним Новгородом. Не выжил никто.

Это странно — из упругой, пульсирующей, наполненной событиями жизни попадать в размеренное ничегонеделанье однообразного путешествия. Автобус едет по бесконечным дорогам плоской среднерусской зелёно-коричневости — и тебе кажется, что ты выпал в какую-то другую, непохожую реальность. Время тянется со скоростью подсахарившегося мёда, капающего из опрокинутой ложки, — а ты напоминаешь сам себе муху, которая попала в эту каплю и не может ничего сделать. Только смотреть на километровые столбы. Только гадать, будет ли чем отличаться село Саконы, сулимое указателями, от посёлка Гремячево, недавно наблюдаемого в грязноватое окно.

Есть в ней, этой заоконной действительности, что-то щемящее для человека, привыкшего путешествовать самолётами. Становится вдруг видна жизнь обычно незаметная, неизвестная. И лицо твоё хранит вид беспристрастный, но что-то там, внутри тебя, удивляется оттого, что, оказывается, люди живут и здесь. Живут и так. В грязи и неустроенности, захламлённости, замусоренности, заброшенности — промеж величественных пейзажей, на плоскости земли, придавленной сверху плоскостью неба. И временами кажется даже, что это огромное небо давно бы уже прихлопнуло, раздавило эту двумерную землю, если бы не держалось на свечках церковных колоколен.

Автобус был старым, ещё советским, с неудобными бесформенными сиденьями, сломанными пластмассовыми ручками и неопределённого цвета занавесками на окнах. Проезжая неизбежные и нескончаемые ухабы, он устало скрипел, а набирая скорость, сначала жалобно скулил, а потом начинал надсадно выть с такой невыносимой тоской, что собаки в попутных деревнях сочувственно подвывали.

За Саранском я прикончил бутерброды и стало ещё скучнее. Почему-то ощущение того, что у тебя есть припасы, немного повышает настроение. От нечего делать я начал разглядывать попутчиков.

Я сидел на переднем сиденье, с которого можно смотреть и в боковое окно, и вперёд, в лобовое стекло. В автобусах я обычно выбираю именно это место — с него удобнее всего обозревать окрестности. Сразу позади меня располагалась тётушка околопенсионного возраста, которая вскакивала на каждой остановке, вытаскивала из соседнего ряда сидений утрамбованные туда безразмерные сумки и бросалась к выходу, по пути спрашивая всех, не Самара ли это уже. Ей терпеливо отвечали, что это не Самара, а какая-нибудь очередная Ужовка. И что до Самары ехать ещё черт-те сколько. И что будем мы в Самаре уже ночью. И что Самара — это конечная остановка и её пропустить не получится. И что не надо каждый раз вытаскивать сумки, так как запихивать их обратно приходится другим пассажирам или водителю. И тётушка кивала. Тётушке было неловко. Она благодарила всех за помощь. Она садилась в кресло позади меня, о чём-то там сопела в полудрёме — и сразу же вскакивала и тянулась к сумкам, стоило лишь автобусу остановиться.

В левом ряду, за тёткиными сумками, ехали немолодая женщина и девушка лет двадцати, которые вошли в одном из попутных посёлков. Они были бедновато, но аккуратно одеты, и сидели на своих местах прямо, не сутулясь и не заваливаясь на бок даже в дрёме. По их напряжённым лицам, по тому, как они осматривались, как с некоторым даже восхищением пробовали нажимать кнопки в рукоятках для откидывания спинок, я догадывался, что для них поездка в грязноватом скрипучем автобусе — это Событие, Путешествие, Приключение. Но прочитать на их лицах, хорошее ли это для них событие, либо же плохое, я так и не смог.