Книга Мертвая зыбь, страница 39 – Юхан Теорин

— Во вторник день похорон Эрнста. Но мы с тобой съездим к тому, кто прислал сандалию.

Джулия молчала.

— Как это возможно? — спросила она.

— Я знаю, кто это.

— Уверен на сто процентов?

— На девяносто пять.

— И где он живет? — задала вопрос Джулия. — Здесь, в Марнессе?

— Нет.

— В Стэнвике?

Йерлоф покачал головой:

— В Боргхольме.

Джулия помолчала, как будто бы размышляя, в чем тут фокус.

— О'кей, — сказала она наконец.

Она подошла к кровати, чтобы забрать куртку.

— Чем ты сейчас займешься? — спросил Йерлоф.

— Не знаю… поеду, наверное, в Стэнвик, листья сгребу во дворе. Электричество включено, вода тоже, так что еду я могу себе приготовить в летнем доме, а ночевать пойду в домик на берегу — я там высыпаюсь.

— Хорошо, но будь, пожалуйста, в контакте с Йоном и Астрид, — сказал Йерлоф. — Мы должны держаться вместе.

— Само собой. — Джулия взялась за куртку. — Я сегодня на кладбище побывала, на маминой могиле поминальную свечу зажгла.

— Хорошо. Она пять дней гореть будет, до выходных. Церковный совет за могилой присматривает. К сожалению, я не могу бывать там часто. — Йерлоф закашлялся. — Для Эрнста могилу уже выкопали?

— Я по крайней мере не видела, — ответила Джулия и добавила: — Но я нашла могилу Нильса Канта. Ты, наверное, хотел, чтобы я ее увидела?

— Ну да.

— Пока я ее не нашла, я считала, что главный подозреваемый — это Нильс Кант. А вот сейчас понимаю, почему мне про него никто не сказал.

Йерлоф задумался, он колебался, стоит или не стоит ему сказать о том, что идеальный выход для убийцы — разыграть собственную смерть, но промолчал.

— Но понимаешь, какая штука: на могиле были розы, — сказала Джулия.

— Свежие? — спросил Йерлоф.

— Не совсем, — ответила Джулия, — могли положить в конце лета. И еще одна вещь…

Она достала из кармана куртки конверт. Тот, что был под розами. Конверт успел высохнуть, и она протянула его Йерлофу.

— Может, нам не надо его открывать? — спросила она. — Это личное, и вообще…

Но Йерлоф, уже вскрыв конверт, достал из него белый листок и прочитал, сначала про себя, потом громко, для Джулии:

— Мы все предстанем перед судом Господа. — Он посмотрел на Джулию: — Вот и все, что здесь написано. Насколько я помню, это цитата из Послания к римлянам. Можно я оставлю это у себя?

Джулия кивнула.

— И что это: обычное дело — цветы и письма на могиле Канта? — поинтересовалась она.

— Да нет, — ответил Йерлоф и положил конверт в один из ящиков письменного стола. — Но несколько раз такое случалось. Я имею в виду цветы. Розы я там видел.

— Это значит, что жив кто-то из друзей Нильса Канта?

— Ну да… или кто-то по какой-то причине помнит о нем, — пояснил Йерлоф и добавил: — Всякая дрянь, о которой идет слава, пусть даже и дурная, бывает людям интересна.

Они немного помолчали.

— О'кей, ну тогда я еду в Стэнвик, — сказала Джулия и опять взялась за куртку.

— Завтра ты что делаешь?

— Может, съезжу в Лонгвик, там посмотрим.

Когда дочь вышла из комнаты, Йерлоф устало опустил плечи. Он приподнял руки и посмотрел, как дрожат пальцы. День выдался утомительным, но ему сегодня надо было сделать еще одну и очень важную вещь.

Прошло несколько часов.

— Тоштен, ты хоронил Нильса Канта? — спросил Йерлоф.

Они сидели каждый за своим столом в подвальной мастерской. Кроме них двоих, там больше никого не было. Йерлоф все тщательно спланировал. После ужина он на лифте спустился в комнату для занятий и просидел там больше часа ожидая, когда одна из обитательниц дома престарелых закончит наконец ткать.

Цель у Йерлофа была простая — остаться с глазу на глаз с Тоштеном Аксельссоном, который работал могильщиком в Марнесской общине с военных времен и до семидесятых годов. За то время, пока Йерлоф ждал, осенняя темнота сгущалась за маленьким окном подвала. Наступил вечер.

До того как задать долгожданный вопрос, Йерлоф болтал ни о чем с Аксельссоном. В основном они говорили о предстоящих похоронах Эрнста. Для Йерлофа было важно удержать Тоштена в подвале. Аксельссона тоже разбило ревматизмом, но с головой у него было все в полном порядке, так что зачастую с ним было интересно разговаривать. В отличие от Йерлофа, который тосковал по морю, Тоштена, похоже, обратно на кладбище не очень тянуло. В любом случае у Йерлофа все получилось: Аксельссон остался на месте, пока они говорили о былых временах.

Йерлоф сидел за рабочим столом, на котором лежали кусочки дерева, клей, инструменты, наждачная бумага. Он строил модель «Пакета» — последнего грузового парусника, который ходил из Боргхольма в Стокгольм в шестидесятых годах. Корпус был закончен, но над такелажем требовалось еще поработать, а полностью готовым парусник будет только тогда, когда Йерлоф уже в бутылке поставит мачты и приклеит последние детали. На все это требовалось время.

Йерлоф осторожно пропилил крохотный паз для еще более маленькой реи и замер, ожидая ответа от бывшего могильщика. Аксельссон сидел, пригнувшись над столом, заваленным тысячами кусочков пазла. Он был где-то примерно на полпути к воспроизведению шедевра Моне с желто-белыми кувшинками.

Аксельссон истово прищелкнул кусочек головоломки в темную поверхность пруда и поднял взгляд.

— Кант? — переспросил он.

— Ну да, Нильс Кант, — повторил Йерлоф. — Та могила, такая небольшая, у самой стены. Я вот тут подумал о его похоронах. Мне стало интересно, меня тогда на острове не было.

Аксельссон кивнул, приподнял очередной фрагмент и задумался:

— Ну да, я и могилу копал и гроб тащил. Не один, конечно, с коллегами. Никто не вызвался по своей воле его гроб тащить.

— И что, никто его не оплакивал?

— Ну нет… мать его там была все время. Раньше-то я ее почти совсем и не видел. Но понимаешь, не могу сказать, что она убивалась или там горевала. Мне так не показалось. По-моему, она была довольна.

— Довольна?

— Ну да, в церкви-то я ее, конечно, не видел, но мне стало любопытно. Я умудрился подглядеть за ней, когда мы опускали гроб в землю. Вера стояла чуть ли не в метре от могилы, глядела, как гроб исчезает, и, хотя на ней была вуаль, я заметил: она улыбалась. Как будто бы это для нее были не похороны, а просто какое-то удовольствие.

Йерлоф кивнул.

— Ну и что, только она и была на похоронах, больше никого?

Аксельссон покачал головой: