Книга Каменный ангел, страница 62 – Маргарет Лоренс

— Поболтаем? — предлагает она и тут же набрасывается на меня, как крохотный ястреб. — Сильно болит, дорогая?

— Ну… болит. То хуже, то лучше.

— Понимаю. Ну так вот, если совсем невмоготу, вы бузите. Тут не пошумишь, так и ничего не получишь. Главное — все говорить доктору на обходе. Без его свиста вам даже аспирину не дадут, понимаете? Без разрешения и головы не помыть. Тут, милочка, хочешь жить — умей вертеться. Я здесь уж три месяца как. Меня ж к операции этой много недель готовили.

— Три месяца? Так долго?

— Разве ж это долго? Миссис Доберайнер, та вообще здесь семь месяцев торчит. Бедняга, все никак не отмучится. Тут одна санитарочка есть — такая крепенькая, она еще сок разносит, помните? Так вот, она немка. Она и рассказала мне, что говорит миссис Доберайнер, когда не поет эту свою песню.

— И что же?

— Молится о смерти, — сообщает миссис Жардин мерзким голоском, в котором слышится радостное предвкушение моего ужаса. Она откидывается на спинку, складывает ручонки и смотри на меня в ожидании моей реакции.

— Я бы так не смогла, уж не знаю как вы, — говорит она. — Хотя, конечно, все может быть. Ну а главная по молитвам у нас миссис Рейли. День и ночь молится.

Она снова наклоняется ко мне и доверительно продолжает:

— Она думает, кроме нее, никто молиться не умеет. Забавно, правда? Зато она добрая. Последнюю рубаху отдаст. Мы с ней подружки. Я ее поддразниваю. Я, говорю, тоже молюсь, так и знайте, старая католичка. Она, конечно, вежливо улыбается, а сама не верит мне.

Она тихонько гогочет, а потом начинает петь:

Господь меня зовет лучом Ему светить

Не выйдет лучик из меня, тудыть-растудыть… [23]

Дальше она не поет.

— Это я так хулиганю. Что ж поделать, если иногда она меня выводит из себя. А все потому, что не расстаемся — так оно всегда и бывает. Том всегда этот гимн пел с такими словами, только еще хуже, ну, вы понимаете. Он никогда церковь не жаловал. А я не такая: для меня церковь — это вечное дыхание, вот как. Во Фрихолде я тридцать лет ходила в воскресную школу.

— Так вы из Фрихолда?

— Из него самого. Неужто вы про него слыхали?

Не подчиняясь разуму, сердце мое тает.

— Ну а как же? Я сама из Манаваки. А это всего двадцать пять миль от Фрихолда, верно?

— Что-то вроде того. Ну и дела. С Манаваки, говорите? Много кого я знала с Манаваки. Мы с Томом жили во Фрихолде на ферме. Семью Перлов знаете?

— Конечно. С Генри Перлом мы учились в одном классе. Очень хорошо их знаю.

— Чудеса, да и только! Старшенькая моей сестры — Дженис ее зовут — вышла за Боба Перла. Сын старика Генри, получается?

— Младший, кажется. У Генри было три сына. Надо же, как интересно. И как же поживает Боб?

— Вроде бы у него своя лавка во Фрихолде, если ничего не поменялось, — рассказывает она. — Все у него было чин чинарем. Четверо детишек у них. Сейчас я уже и не знаю толком, как там во Фрихолде дела. Сестра моя пять лет как померла.

— Я прекрасно знала Перлов. Хорошая, работящая семья.

— Ну Боб-то уж точно был работящий, что верно, то верно. Сестра моя больно его любила. Во Фрихолде поговаривали, что манавакские нос задирают, но про Боба такое ни в жисть никто не сказал. Золото мужик. Никогда от Фрихолда нос не воротил, а городок-то наш помельче Манаваки будет.

— Так вы говорите, у вас была ферма?

— Угу. А вы, поди, городская?

Как это ни глупо, я радуюсь тому, что она подумала про меня именно так.

— Как вам сказать… Не совсем. Я выросла в городе. Но у мужа была ферма.

— Вот как? А давно он умер?

— Давно.

— Тяжко вам, наверное, было, — говорит она. — Моя мать овдовела в тридцать лет. Разве ж это жизнь.

Наши взгляды встречаются. Я чувствую к этой женщине дружеское расположение.

— Он был очень крупным, — рассказываю я. — Силен, как вол. Борода черная, как вороново крыло. Красивый был мужчина, очень красивый.

— Иногда лучшие уходят первыми, — говорит она. — А что тут попишешь, судьба ваша такая. Мы с Томом везунчики. Ни разу в жизни не разлучались, пока я сюда не попала. Скряга он тот еще, Том-то мой, но за это ему, может, еще и спасибо сказать надо, иначе кто знает, где бы мы сейчас были.

Она наклоняется и смотрит мне в глаза.

— Силов у вас, похоже, маловато. Завтра как доктор придет, не забудьте попросить у него укольчик. Пока не попросите, шиш вы чего получите, уж поверьте мне на слово.

Я вынимаю руку из-под простыни и беру ее за тощую кисть.

— Не знаю, как вас и благодарить, миссис Жардин.

— Забудьте. Постарайтесь хорошо отдохнуть ночью. Если нужна будет медсестра, так вы меня будите, а уж я ее позову. Меня трудно не услышать. Я ж не знамо сколько лет пела в хоре при баптистской церкви во Фрихолде.

— Вы… — я не знаю, что хочу сказать и как мне это выразить. — Вы очень добры, миссис Жардин.

— Мы ж обои фермерши из прерий, нам надо держаться вместе. А давайте вы будете звать меня Эльвой? Мне так привычней.

— Меня зовут Агарь.

— Вот и ладненько, Агарь. Увидимся утром.

Сколько лет прошло с тех пор, как меня называли по имени? Она ковыляет к своей койке.

— Доброй ночи, миссис Рейли, — говорит она. — Хороших снов, дорогая.

— Господь с вами, — сквозь сон отвечает гора.

Но вот свет выключен, и воцарившаяся тьма гасит разговоры между койками. Каждая из нас проживает свою ночь; одурманенные лекарствами, мы погружаемся в полудрему и плаваем в полной темноте, иногда всплывая на поверхность, где слышны голоса. Если посмотреть на яркий свет, а потом закрыть глаза, можно увидеть лазоревые и алые штрихи на черном фоне. Так же и голоса: они как обрывки воспоминаний, написанные маслом на тени. Я уже не боюсь их, как раньше. Теперь я знаю, откуда они. С дальних коек до меня доходит лишь невнятное бормотание. Соседние я знаю по именам. Я все перебираю и перебираю имена в памяти, стараясь запомнить. Миссис Рейли, миссис Доберайнер, миссис Жардин. Не могу вспомнить имя последней. И ведь знала же. Ида? Эльвира? Мужа ее зовут Томом, и у них была ферма во Фрихолде. Не спится. Сознание путается, но боль не дает спать.

— Сестра…

Я зову снова и снова, и наконец она приходит. Ох, не хотят к нам спешить молодые девчонки.

— Лекарство… Дайте хоть что-нибудь. Болит… вот здесь…