Онлайн книга «Ничья длится мгновение»
|
— Не объясняй, — говорю я. — Такие вещи каждый понимает. — Я так и думал, — говорит он. И замолкает. — Ты помнишь тот день, когда всех загнали в гетто? — спрашивает Янек. Спрашивает, и молчит, и снова спрашивает — глазами. Я помню тот день. И хотел бы забыть, но помню. Он стоит у меня перед глазами, как развороченный взрывом мост. Тот мост — это и есть тот день. Я вижу его искореженные балки. Вижу пробоины в настиле. Мост забит идущими людьми. А внизу, у самой воды, вниз головой повис солдат. И наверху еще один — сидит как живой, привалившись к железной балке. Я хорошо помню тот день. Он стоиту меня перед глазами, как взорванный мост. — Я помню мост в тот день, — говорю я. — А ты? — У меня перед глазами узкая уличка, — говорит Янек. — И уличка вся запружена, забита людьми до отказа, как тот мост. — Янек, а тогда уже были желтые звезды? — Были. Разве такое можно забыть? Я опускаю голову. — В тот день… — говорит Янек. Вроде обычным голосом, но скулы его обтягиваются, кожа на лбу становится серой, а зубы скрипят. Мне кажется, будто Янек откусывает каждое слово и от этого ему трудно говорить. Его родителей уже не было, рассказывает Янек. Они в тридцать девятом поехали в Варшаву, в гости, и больше не вернулись. Он жил с дядей, но целыми днями пропадал у Мейки и Эстер. Все уже знали: будет гетто. — Ты слышал, что общаться с евреями запрещено? Тебя сцапают и угонят в Германию. Так сказал Янеку дядя. Янеку было худо. Янек ходил, понурив голову, потому что Мейка со звездами, Эстер со звездами, а он — без ничего. Тогда Янек достал желтый лоскут и нашил на свою одежду шестиконечные звезды. Это было в тот день, утром. — В тот день… — снова говорит Янек. — Мне все не верилось, что будет гетто и что нас с Мейкой и Эстер разлучат… В тот день… Так говорит Янек. Кажется, голос такой же, как всегда, но лоб совсем уже серый, и слышно, как он скрипит зубами. В тот день во двор зашел немец. Там, на дворе, он увидел Эстер. Он двинулся прямо к ней. Он улыбался и манил ее пальцем. Она все пятилась, пятилась, хотела бежать от него. Тогда немец крикнул, и она остановилась. — Ком хир, ком хир, кляйне юдин, — сказал немец. Он схватил ее за руку и поволок в сарай. Эстер кричала, звала на помощь. Янек искал, чем бы ударить немца, но ничего такого не было под рукой. Тогда он бросился на кухню, схватил топор. Но Мейка уже вошел в сарай. Вошел без ничего, с голыми руками, стиснув кулаки. Он хотел задушить немца. Он сам не знал, что он хотел сделать. Когда Янек выбежал с топором, он услышал три выстрела. Немец вытолкал из сарая тело Мейки. Янек был осмотрительнее. Он обошел кругом. Он шел осторожно, на цыпочках. Немец у самой двери, тут же, на пороге, повалил Эстер и срывал с нее платье. Одной рукой зажал ей рот, а другой стягивал одежду. Он сидел на ногах Эстер, откинувшись назад. Немец сидел очень удобно. Янек взмахнул топором и со всей силой ударил немца по черепу. Я молчу. Что я могу сказать? Мне хочется крикнуть: «Эстер, Бузя моя!» Но говорить сейчас невозможно. Надо молчать. — В тот день… — говорит Янек. Мы идем дальше. Янек и я. Круглого камешка уже нет. И хорошо. Это вовсе не мячик, и мы не футболисты. Ни я, ни Янек не стоим на воротах. И он не рвется к моим, а я — к его воротам. Нет никаких ворот. — В тот день ты вместе со всеми пошел в гетто, — говорю я. — Да, — говорит Янек, — я пошел. Я не мог бросить Эстер одну, не мог оставить ее отца и мать. И Мейку. Я не мог его бросить. Я хотел, чтобы Мейка был там же, где все. Я хотел, чтобы он всегда был со мной. Видишь, что было в тот день. Лоб его по-прежнему серый, скулы обтянуты. Я не хочу, чтобы лоб у Янека был серый и зубы скрипели. Я должен что-то сказать ему, но не нахожу слов. — Ты большой человек, Янек, — наконец удается мне выговорить. Но он даже не улыбнулся. Я думаю о том, что Янек не обязан жить в гетто. Он мог бы быть свободным. Мог бы ходить по всем улицам города, даже по тротуару, мог бы получить документы на свое имя. Он мог бы пойти за город, в лес. Мог бы выйти в поле, на большой широкий луг. Сидеть посреди луга на мягкой травке, собирать цветы, а потом лежать на спине и смотреть в небо. Небо синее-синее, с белыми облаками-лодками. А кругом пахнет трава, и все вокруг… Я тихонько трогаю звезду, пришитую на груди у Янека. Все уголки пригнаны крепко, по инструкции. А материал обычный, только желтого цвета. Из такой материи можно сделать косынку, можно сшить рубашку или еще что-нибудь… Янек смотрит на меня своими глубокими глазами. Смотрит рассудительно, как старик. — Ты чудак… — говорит мне Янек. — Ты большой шахматист… — говорит Янек спустя минуту. — Но ты еще многого не знаешь… — продолжает он и улыбается. Я только слушаю и смотрю на него во все глаза. — Ты думаешь, что гетто — только в гетто, — говорит мне Янек. — Напрасно ты так думаешь, Изя. Там, дальше, — тоже гетто. Только и разница, что наше гетто огорожено, а там — без ограды. Я снова хочу сказать: «Ты большой человек, Янек». Но я молчу. Мы оба молчим. Мы идем и идем. Я сам не знаю куда. Янек опять заводит разговор. — Нам надо поговорить, Изя, — начинает он. Этого я уже совсем не понимаю. — Мы же поговорили, — отвечаю я. — Что еще ты хочешь сказать? — Я ничего не сказал еще, Изя. Видишь… Снова «видишь». В который раз за этот вечер? — Видишь… — говорит Янек и опускает глаза. — Я хотел бы тебе сказать… Я хочу попросить тебя… Ты не обидишь Эстер? Мейки нет, и я теперь ее брат. Я не знаю, что ответить. Я словно онемел. — Я за нее жизнь могу отдать, — говорит Янек. — Ты не обижай ее, Изя. Она… такая… сам знаешь… Что с ним? Зачем он говорит мне это? Я мог бы сказать ему, что я — Шимек, а Эстер — Бузя. Мы с ней Шимек и Бузя. Разве Шимек может обидеть Бузю? Я мог бы это сказать, но говорю совсем другое: — Я мог бы и обидеться, Янек. Я мог бы даже подраться с тобой, если б ты не был ее братом. Как ты можешь такое думать? Тебе не стыдно, Янек? Он еще ниже опускает глаза, нагибает голову. |