Книга Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушера, страница 47 – Андрей Шляхов

— Хороша беспорочность! — хмыкнул Данилов.

— Я говорю — практически. Твои последние выговоры не стоят и выеденного яйца, особенно второй! Кстати, а почему ты не написал заявления о краже в милицию?

— Да это безнадежное дело, тем более что я не мог даже примерно сказать, где именно пропал этот чертов кардиограф! Ну — приехали бы, ну — опросили бы водителя и фельдшера, а дальше чего? А что касается «москвичей с десятилетним практически беспорочным стажем работы», о которых ты говоришь с таким пафосом, то наш верховный кадровик Сыроежкин придерживается совершенно другого мнения.

— Да ну?

— Истинная правда. Он как-то раз заявил на совещании заведующих: «Гоните в шею этих склочных москвичей и набирайте покладистый народ из провинции! Вам же легче работать будет!» И потом, в данной ситуации мой переход был бы похож на бегство…

— От самого себя? — уточнил Полянский, пытаясь прочитать ответ в глазах друга.

— И от самого себя тоже! — заорал Данилов. — Оказывается, я десять лет бегал от самого себя! И только сейчас это понял! Я считал себя хозяином собственной жизни, а вместо этого, оказывается, я был Бобиком, которого отпустили погулять на слишком длинном поводке! На таком длинном, что глупый песик со временем перестал его замечать! Извини… Пойду вымою руки.

Данилов поднялся и ушел в ванную.

«Крепко тебя зацепило», — подумал, глядя ему вслед, Полянский. В ожидании друга он приналег на рыбу, до которой был большой любитель.

Данилов вернулся не скоро. При его появлении Полянский не стал подавать никаких реплик, предоставляя другу и гостю возможность самостоятельного выбора темы для разговора.

Друг захотел вернуться к прежней теме.

— Ты помнишь, Игорь, как тяжело я переживал измену Елены, — начал он.

— Помню, — подтвердил Полянский.

— Со временем боль улеглась, обида улетучилась, и я начал жить полноценной, как мне казалось, жизнью. Я запретил себе вспоминать прошлое и тем не менее чуть ли не ежедневно возвращался к нему в снах.

— Куда только нас не заносит в снах, — поморщился Полянский. — В позапрошлую ночь мне приснилось, что я работаю в Голливуде режиссером.

— Ты снимал порнофильмы? — деловито уточнил Данилов, сворачивая набок крышку на очередной бутылке.

— Почему сразу порнофильмы! — обиделся Полянский. — Я снимал обычное кино и переживал, что не смог заманить на главную роль Пенелопу Круз… И что с того?

— Дело в том, друг мой Гоша, — преувеличенно миролюбиво начал Данилов, — что мне снилось мое собственное прошлое, а не какие-то сказки. Дело в том, что каждую из своих женщин я сравнивал с той, которую потерял. Дело в том, что, когда судьба свела меня с ней на одной подстанции, я испытал нечто вроде радости от того, что она — рядом, пусть и не в том самом смысле.

— Она свободна, ты свободен. В чем же дело? — удивился Полянский. — Купи орхидею, это стильно и не шаблонно, Елена непременно оценит, приди на подстанцию в свой нерабочий день и сделай ей предложение. Нет, лучше так — подари ей цветы, поговори минут пять на разные темы, а затем пригласи ее в театр или на выставку. В Политехническом идет вполне подходящая выставка американского постера тридцатых — пятидесятых годов.

— Чем она подходящая?

— Интересно, забавно и есть возможность от экспоната протянуть параллель в жизнь.

— Хорошо, а что дальше?

— Тебе сколько лет?! — Полянский так стукнул ладонью по столу, что бутылки жалобно зазвенели. — Зачем ты задаешь глупые вопросы?!

— Наверное, чтобы услышать на них умные ответы, — улыбнулся Данилов. — Разрази меня гром, если я понимаю, как от плаката можно протянуть параллель в жизнь? Поясни, пожалуйста.

— Ну, например, встал ты перед постером «Касабланки», вздохнул и посмотрел на Елену. А она тоже вздохнула и посмотрела на тебя. Потом ты берешь ее под руку, слегка притягиваешь к себе и проникновенно говоришь, глядя в ее глаза: «Как хорошо, что у нас с тобой есть время все исправить!»

— А она маняще улыбается мне и кружится в танце по музейным залам, распевая при этом длинную страстную песню на хинди! Гоша, тебе снятся неправильные сны. Ты не в Голливуде картины снимать должен, а в Болливуде сценарии писать! Нарасхват пойдут!

— Да ну тебя! — на этот раз Полянский, кажется, обиделся всерьез. — Пойду сварю кофе!

Он взял опустевшее блюдо, поставил на него две тарелки — свою и Данилова, полные рыбьих голов и костей, смахнул туда же сор со стола и удалился, даже не взглянув на Данилова. Стоило ему выйти, как Данилов поднялся, развернул свое кресло, поставил перед ним низкий резной столик красного дерева, единственный антикварный предмет в доме Полянского. Владелец утверждал, что столик некогда принадлежал Наполеону Бонапарту, но Данилов не спешил этому верить. Включил телевизор, уселся в кресло, водрузил ноги в носках на столик и защелкал кнопками на пульте в поисках канала путешествий.

— Вова! — от возмущения, вернувшийся с кофе и сухофруктами, Полянский чуть не выронил из рук поднос. — А ну убери ноги с мебели, на которой писал свои приказы Наполеон!

— Французский император был коротышкой, но не настолько, — Данилов остался сидеть в прежней позе, только слегка приглушил звук у телевизора. — Писать за таким столиком мог только гном или хоббит. Уж не возьмешься ли ты утверждать, что этот колченогий уродец принадлежал самому Фродо Бэггинсу?

— Убери ноги! — Полянский поставил на стол две дымящиеся чашки и вазочку из трех секций с курагой, изюмом и черносливом.

— И заруби себе на носу, — невозмутимо продолжил Данилов, — что императоры не пишут сами своих приказов, для этого существуют писцы. Императоры только подписывают приказы и прикладывают к ним личную печать. Кстати, как выглядела личная печать Бонапарта?

— Не знаю, — Полянский собрал на поднос пустые бутылки.

— Жаль, — Данилов выглядел искренне огорченным. — А то можно было бы вырезать ее в углу этой подставки для ног в подтверждение твоих слов.

— Идиот! — кратко высказался Полянский и унес поднос с пустыми бутылками на кухню.

Когда он вернулся, то застал Данилова пьющим кофе в прежней позе. Только на экране телевизора вместо передачи о путешествии в Конго под ритмичную попсовую музыку кривлялись три полуголые девицы.

— Перед визитом к тебе я вымыл ноги и надел чистые носки, — сообщил Данилов. — И надо сказать, что я не зря так готовился — кофе ты варишь превосходный.

— Твое счастье, что у меня дома нет цианистого калия… — пробурчал Полянский, усаживаясь в свое кресло и беря чашку с блюдца.

— Так вот…

Данилову надоело издеваться над приятелем. Он поставил чашку на стол, встал, вернул кресло в прежнее положение и, усевшись в него, продолжил пить кофе.

— …не подумал ли ты, что я рискую получить еще один щелчок по носу? Не швырнут ли мне в лицо мой букетик и не пошлют ли меня с моим приглашением куда подальше?