Онлайн книга «Бес шума и пыли»
|
— Оксана — злая, злая! — вопила Прибрежная Галька. — Нехорошая! Хау! — Не злая! — защищался детина. — Хорошая! — Злая! — Да с чего ты взяла, что она злая?! — Я знаю с чего… Я вообще много чего такого знаю, чего вы не знаете! — ответила Прибрежная Галька и внезапно замолчала, пришлепнув рот ладошкой. Это мне не понравилось… И так кругом полный кавардак, а тут еще новые тайны… Хватит, надоело! — Так, — проговорил я как можно строже, — колись, дочь Монтесумы! Проговорилась — давай до конца договаривай! — Меня дедушка накажет, — прошептала Прибрежная Галька. — Он не разрешает мне тайны выдавать. — Дедушку твоего, — захихикал мерзко Пахом-Чик, — наверное, моя бабка уже прикончила. Сварила и съела! Как и всех пиу-пиу! — Врешь ты всё! Пиу-пиу — великие воины! Они твоих койотов в бизоний рог согнут! Вместе с бабкой поганой! — Девочки, мальчики, не ссорьтесь! — снова встрял я. — Кстати, наш душегуб прав: Небесная Чаша довольно далеко отсюда и обидеть ему тебя здесь, следовательно, крайне затруднительно… Что за тайна? — Дедушка говорил, что на Большом Духе печать зла лежит! — немного помявшись, проговорила Прибрежная Галька. — Мол, оттого, что он в злое создание влюбился… Околдовала она его. Хотя, возможно, и сама не хотела этого… Так дедушка сказал. Хау! Он зло чует. Зло на людях всегда отпечаток оставляет, зримый только избранным. Вот я Большого Духа и пожалела. Он ведь хороший!.. И нечаянно влюбилась. Гаврила густо покраснел. — Врет она всё! — заявил он. — Девки, когда ими пренебрегают, и не такое выдумать могут, — подтвердил Пахом. — Однако… что нам — так и валяться здесь? Надо поесть чего-нибудь. А потом подумать о том, как отсюда выбраться. — Правильно мыслишь, — сказал я. — Интересно, как здесь кормят? Завтрак, обед, ужин, два раза в день горячее, как Женевской конвенцией предусмотрено? Мы — все четверо — невольно обернулись в сторону скелета, мирно свернувшегося на каменном полу. Комментарии, как говорится, были излишни… И зачем только про еду тему подняли?! Гаврила первым отвел взгляд в сторону. — Наверное, всё-таки кормят, — сглотнув, сказал он. — Всё-таки здесь Русь православная, а не какая-нибудь басурманская сторона, где пещерных мышей лопают и дохлых рыб! В ответ на его предположение лязгнула, распахиваясь, окованная железом дверь камеры. * * * Первое, что я увидел, — старческий худосочный зад, который облегали латаные, заляпанные грязью портки, а уж потом и самого обладателя зада, портков и заплат. Дедок, ободранный и дряхлый, как старая, похудевшая от долгой и нелегкой жизни диванная подушка, по-рачьи вполз в камеру. Кряхтя, он волок, обхватив обеими руками, трехведерную кадушку. Пахом, нехорошо оскалившись, двинулся было на дедка, но я успел схватить одноглазого за ногу. — Ты чего?! — захрипел душегуб. — Пусти! Спугнешь гада… Сейчас я ему голову скручу, и мы отсюда выберемся… Я два раза так из застенков убегал!.. Пусти, говорю, я человек опытный! — Ты и куренку сейчас голову не скрутишь, — ответил я. — Добьешься только того, что старикан удерет и позовет охрану… А в этой кадушке у него, наверное, еда… — Еда! — эхом прозвучал утробный Гаврилин рык. — Несу, несу, касатик… — не оборачиваясь, продребезжал дедок. — Сейчас… Кушай на здоровье, поправляйся. Кушай, сколько хочешь. Скушаешь это — я еще приволоку. Вот это сервис! От кадушки шел теплый парок. Втянув его ноздрями, я сразу же понял: свежесваренный куриный бульон… Во как в старину в тюрьмах кормили! Еще и обслуга такая угодливая — добавку обещает! Прямо не застенки, а пансионат какой-то… Дедок установил кадушку на середину камеры, с хрустом разогнул спину и подслеповато сощурился на скелет на полу. — Ой, касатик… — несколько удивленно выговорил он. — А чего это с тобой?.. Лежишь, не шевелишься… Оголодал небось сильно?.. А исхудал-то как… Старый я стал… Память ни к черту! Глаза ни фига не видят, и ноги совсем, едрена вошь, не ходят!.. Небось думаешь, старый Никодим забыл про тебя совсем? Не-эт… Вот пришло время — и вспомнил… Однако… Когда же это я к тебе заходил-то последний раз, а? — Года два назад по меньшей мере! — громко сказал Гаврила. — Ой! — вздрогнул дедок Никодим и, приложив ладонь к глазам, стал вглядываться в едва расцвеченную тусклым факельным светом полутьму. — Кто здесь? — Мустанг в пальто! — рявкнул Гаврила, но я его перебил. Важно было не упустить момент. Надзиратель здешний — явно не свирепый держиморда, который и слушать-то меня не стал бы. Вполне благопристойный старичок… Если втолковать ему, что мы (кроме, конечно, Пахом-Чика) никакие не убийцы и не грабители, которых следует в застенках морить, возможно, он нас и выпустит… — Понимаете, произошла ошибка, — заторопился я. — Мы с друзьями… м-м… путешественники. Возвращались из м-м… дальнего похода и совершенно случайно оказались здесь. — Как это? — озираясь, ошарашенно вопросил Никодим. — Земля нас поглотила и выплюнула, — мрачно объяснил Пахом-Чик. Дедок попятился к двери. — Э, старый! — завопил атаман. — Погоди! Не… Но было поздно… Старикан довольно резво выпрыгнул из камеры и захлопнул за собой дверь, лязгнув замком. — Тьфу на вас, идиоты! — заругался Пахом. — Говорил же я — надо было старого хватать и душить! Мало ли что сил пока нет?! Вчетвером как-нибудь справились бы. А теперь — всё! Конец! Снова лязгнул замок. Дверь медленно приотворилась, и в образовавшуюся щель просунулась седая всклокоченная голова. — Эй, арестанты! — позвал Никодим. — Вы еще тут? — А куда мы денемся? — проворчал Пахом. — Кстати, где это — тут? — Как где? В Москве-матушке. В самом сердце Москвы — в Кремле. В казематах кремлевских… Ничего себе нас закинуло! В саму Москву!.. Гаврила мечтал побывать здесь. Вот пусть и радуется — прибыл… Только он не радуется почему-то… Кстати, от деревеньки Колуново до Москвы ровно столько, сколько от скалы Увэ-Йотанка до предгорья близ головного селения пиу-пиу… Буду знать. Всегда полезно получить новые географические сведения. — А вы это… обратно в землю… не того? Не зароетесь? — Нет, — тут же ответил простодушный Гаврила. — В ближайшее время у нас вряд ли это получится. Ты бы, старче, выпустил нас отсюда. Мы ни в чем не виноваты! — Чисты душой и телом! — нагло соврал Пахом-Чик. — А сколько вас? — спросил Никодим. — Четверо, — ответил я, заметив неподдельный интерес в голосе Никодима. — А что? — Четверо — это хорошо, — почему-то обрадовался дедок. — Четверо — это очень хорошо! |