Книга Корсары Ивана Грозного, страница 23 – Константин Бадигин

По знаку царя опричники, сопровождавшие Василия Колычева, вышли из горницы. Заседание тайного совета началось.

— Подойди ближе! — пронзительным голосом сказал царь.

Василий Колычев послушно сделал несколько шагов к столу и упал перед царем на колени.

— Как твое имя?

— Васька Колычев, сын воеводы Ивана Колычева, твой холоп, великий государь.

— Сколько тебе годов?

— Семнадцать.

— Ты хочешь быть опричником?

— Да, великий государь.

Царь помолчал, посмотрел на Федора Басманова.

— Кто превыше всего для тебя, Васька Колычев: отец, либо мать, либо братья и сестры? — спросил Басманов.

— Великий государь превыше всего, — твердо сказал Колычев. — Помимо него, не знаю ни отца, ни матери… Царь выше солнца, ибо солнце заходит, а царь светлым истинным светом всегда обличает тайные неправды.

— А если тебе думные земские бояре будут говорить на государя плохое и клясться святым крестом, что они говорят правду?

— Великий государь — слуга божий на земле. Как он порешил, так и правда, и никто царские дела судить не властен. И если я, твой холоп, услышу изменные речи и наговоры, обязуюсь немедля донести тебе, великому государю.

— Добро, — сказал царь. Он был доволен ответом. — Кто ручательствует за него? — обернулся он к Алексею Басманову.

— Григорий Борисович Грязной с сыном Никитой.

— Добро, — повторил царь и возвел глаза кверху, будто ища написанное на потолке. — Опричник не должен водить хлеб-соль со всеми земскими. Все они враги мои и губители земли Русской. Будешь верно нести мне службу, будешь всегда прав в суде перед ними. Я не поверю ни одному слову изменников на моих верных слуг. Если земский осмелится жаловаться на тебя, ты имеешь право взять с него пеню за бесчестье… А от меня получишь землю и деньги, и жить будешь безбедно.

— Спасибо, великий государь, клянусь тебе служить верой и правдой и жизнь свою положить за тебя.

— Добро. Подойди, Васька, к столу.

Колычев приблизился и встал напротив великого государя.

— Поклянись, что будешь мне верен, — сказал царь, не спуская с Колычева своих маленьких черных глаз.

«Прости меня, господи, за неправду! Прости ради великого дела, ради спасения земли Русской», — сказал про себя Василий Колычев.

А потом он поклялся:

— Я клянусь быть верным государю и великому князю, молодым царевичам и царице. Клянусь не молчать, если услышу что-либо дурное, что замышляет кто-нибудь против царя и великого князя. Я клянусь не есть и не пить вместе с земскими и не иметь с ними никаких дел. На этом целую крест.

— Теперь поклянись еще раз и поцелуй вот это, — царь показал на высушенную собачью голову и березовую метлу, связанные вместе пеньковой веревкой.

Василий поклялся и поцеловал собачью голову.

Афанасий Вяземский брезгливо поморщился, посмотрел на князя Одоевского, незаметно подмигнул ему.

— Добро, — опять сказал царь и хлопнул в ладоши.

В дверях появился вершитель тайных дел Малюта Скуратов с воеводой Иваном Колычевым.

Царь Иван сидел, привалившись к золоченой спинке кресла, и ждал. То, что сейчас должно произойти, было придумано Малютой Скуратовым и служило испытанием для нового телохранителя.

В горнице пахло смолой. Дворец совсем недавно построен из отборного елового леса, вырубленного в знаменитом Клинском лесу.

Маленькие черные глазки царя ощупали воеводу Ивана Колычева.

— Похвалялся ты, холоп, что извести меня колдовством тебе посильно?

— Помилуй, государь, — упал на колени воевода, — не виновен, не говорил я того.

— Врешь! Позвать Алексашку Гвоздарева.

Малюта Скуратов, шаркая подошвами сапог, пошел к двери. Приоткрыв ее, он молча поманил пальцем.

В горницу вошел боярин Гвоздарев, вернее, его ввели под руки стражники с топорами в руках.

Василий Колычев увидел, что кафтан на Гвоздареве изорван и в крови, лицо опухшее.

Князь Афанасий Вяземский взглянул на боярина, вздохнул и отвернулся.

— Скажи, как похвалялся Ивашка Колычев у себя на дому? — спросил царь. — Темно, видать, в моем подвале, наверно, об угол рожу расквасил, — добавил он, усмехнувшись.

— Похвалялся, государь, колдовством тебя извести…

— Не верь ему, государь, говорит он облыжно… Напившись вина, Алексашка жену мою изобидел. Дак я велел слугам с крыльца его скинуть. Святым крестом поклянусь.

— А ты, Алексашка, — обернулся царь к Гвоздареву, — как ты теперь против клятвы будешь говорить?

— И я клянусь святым крестом, — запинаясь сказал боярин, взглянув на каменное лицо Малюты.

— Так что же вы, богохульники, оба креста святого не боитесь! За свои животы готовы бога продать? А-а? Приблизься ко мне, Ивашка, нет, сюда подойди. — Царь повернулся вместе с креслом и показал рукой у своих ног.

Воевода Колычев на коленях подполз к царскому месту.

— Целуй мне сапог, — приказал царь.

Воевода схватил в обе руки царский сафьяновый узконосый сапог и стал покрывать его поцелуями.

— Помилуй, государь, невиновен я, помилуй!

Царь Иван ударил воеводу сапогом в лицо. Вылетели зубы, пошла кровь.

— Еще целуй, пуще целуй.

Обливая слезами и кровью царский сапог, воевода целовал его.

— А вот земские говорят, — царь посмотрел на опричников, — что терпежу им от царя не стало. Врете, русский человек все стерпит! Посажу земцам татарина, и его будут любить, как меня любят, и сапоги ему будут целовать… Гриша, — обернулся он к Малюте Скуратову, — как ты скажешь: повинен Ивашка Колычев в измене?

— Повинен, великий государь.

— А ежели повинен, — глаза царя засверкали, голос сделался еще пронзительнее, он обернул голову и посмотрел на Василия Колычева, — велю тебе, нашему верному слуге Васютке, казнить изменника… Дайте ему топор, — приказал царь стражникам. — Ты поклялся быть мне верным?

Василий Колычев побледнел. Он молча взял из рук стражника боевой топор с широким лезвием и длинной ручкой.

— Что же, исполняй приказ! — Царь часто задышал, не спуская с него глаз.

Воевода Иван Колычев поднялся с колен и повернул залитое кровью лицо к сыну.

— Великий государь, — с отчаянием в голосе произнес Василий, — невиновен мой отец! Он правду говорит. Гвоздарев мать спьяна поносил. Отец и велел его с крыльца скинуть. И он, Гвоздарев, напраслину на моего отца показал. Со зла солживил!