Книга Закрытый клуб, страница 26 – Дэнни Тоби

— Что кончено? — слабым голосом спросил я.

— Черновик моей «Истории юриспруденции». Веришь, девятьсот страниц!

Бернини положил ладонь на кипу листов.

— Мы сделали это, Джереми, — сказал он. — Я должен тебя поблагодарить.

Неугомонный человечек достал откуда-то два бокала, с хлопком открыл шампанское и наполнил узкие высокие бокальцы.

— Поздравляю и сердечно благодарю. — Бернини поднял бокал.

— Спасибо, сэр, — сказал я.

Мы легонько соприкоснулись бокалами.

— Знаешь, что это, Джереми? — Он побарабанил пальцами по непривычно высокой стопке листков. Я еще не пришел в себя после разговора с Дафной и с трудом подавил желание съязвить: «Книга?»

— Это очень важная работа…

Бернини отмахнулся от моего ответа.

— Это клей. Социальный клей, средство сплочения общества. В этой книге нет ничего оригинального. Все уже сказано Джоном Стюартом Миллем, Джефферсоном и Линкольном, я только повторяю за ними. Повторение — мать учения, Джереми. Тебе известно, что Германия была культурным центром Европы до того, как нацисты пришли к власти? Это произошло невероятно быстро. — Он подался ко мне с расширенными глазами: — Ты мне верь. Я уже жил на свете, когда установился фашистский режим. — Я действительно слышал, что отец Бернини, демократ и противник Муссолини, погиб в тюрьме для политических — без суда, без адвоката, без всякой прессы. Самому Бернини было тогда одиннадцать. После гибели отца они с матерью бежали из страны сперва в Англию, а потом в Америку. — Везде повторяется та же самая история, — говорил профессор. — Ткни пальцем в карту, и я тебе докажу. Всегда найдется человек, желающий стать диктатором. Всегда находится толпа, готовая превратиться в стадо. Закон — это намордник для злой собаки, без него не обойтись, но это холодный инструмент, непрочный и интеллектуальный. Запомни, Джереми: ум — не добродетель. Чтобы дать жизнь закону, нужна нравственность. А. — Он включил звук. Известный конгрессмен проводил пресс-конференцию. Мы слушали, как он почти буквально повторяет слова Бернини. Вид у него был самый честный и серьезный. Ветер ерошил его седые волосы.

Когда пресс-конференция закончилась, Бернини выключил телевизор.

— Ты должен гордиться этой книгой, Джереми. Здесь твой огромный вклад. Мне было очень приятно работать с тобой.

Меня обдало холодом.

— Профессор Бернини, вы же сказали, это только черновик?

— Да.

Его прыгающие глазки изучали выражение моего лица, подмечали жесты, читали язык телодвижений, не выдавая ничего.

— Вы будете его править?

— Да, — сказал Бернини после паузы. — Почти наверняка.

— Тогда вам понадобятся новые исследования. Я буду счастлив их выполнить.

— Спасибо, Джереми, — любезно ответил профессор. — Но ты и так уже много сделал. А на этапе правки книга всегда выигрывает от свежего взгляда.

Он сложил ручки и ждал.

— Понимаю, — сказал я. По ощущениям, я начал таять, и мне хотелось выбраться из кабинета прежде, чем от меня ничего не останется. — Спасибо за предоставленную возможность. — Я быстро пошел к двери.

— Джереми?

— Да? — Я остановился и обернулся.

«Скажи мне что-нибудь хорошее!»

— Мой ключ? — терпеливо сказал Бернини, протянув руку. Его добрые глазки смеялись, но огонек был выключен из уважения к не успевшему остыть покойнику.

Я достал из кармана связку ключей. Мне пришлось вытерпеть унизительную процедуру неловкого снятия ключа с кольца — с этим я и в лучших обстоятельствах долго вожусь. Наконец я положил ключ в его ладонь, и Бернини согнул пальцы.

Он проводил меня до двери, похлопал по спине и сказал:

— Всех благ тебе, Джереми. Из тебя получится прекрасный юрист.

Гроб закрыт, заколочен и опущен в яму.

Я пошел по коридору.

Мне навстречу шел не кто иной, как Шалтай-Болтай Артур Пибоди: коротенький, по-утиному переваливающийся, выставив голову вперед, с криво надетым галстуком-бабочкой. Отвисшие щеки вздрагивали при каждом шаге. Он посмотрел на меня, фыркнул и перевел взгляд за мое плечо.

— Очередная твоя победа, Эрнесто? — спросил он у Бернини на весь коридор.

— Доброе утро, Артур, — ровно сказал Бернини за моей спиной.

Пибоди прошел мимо, обдав меня густым перегаром.

— Он оказался слишком хорош или недостаточно хорош?

— Довольно, Артур!

В голосе Бернини слышалась угроза. Я не знал, о чем говорит Шалтай-Болтай. Мне было все равно. Я хотел уйти отсюда подальше.

— А почему ты не расскажешь ему шутку? — сказал Шалтай-Болтай. — Вдруг он тебе спасибо скажет?

— Хватит! — взорвался Бернини. Я еще не видел его в таком бешенстве. — Помни о договоре, — сказал он Пибоди.

Через секунду за моей спиной хлопнули две двери.

Проклятый лифт пришлось ждать.

Впервые за месяц я позвонил родителям. Трубку взял отец.

— Мы уж не знали, жив ты там или нет, — сухо сказал он.

— И сам не знаю. Очень много работы. — Я пытался говорить шутливо. — Я выиграл инсценированный процесс.

— Прекрасно, молодец! Так и надо. Не позволил большим шишкам себя обойти? — У отца это была больная тема с тех пор, как он начал считать себя ничтожной песчинкой во Вселенной.

— Не позволил, пап. Я сам их обошел.

— Умница мой.

— Слушай, а позови мать к телефону, а?

— Сейчас.

Трубку взяла мама.

— Здравствуй, сыночка!

— Привет, мам.

— Сына, что стряслось?

— Ничего, мам. Как там отец?

— Отец хорошо, ты-то как?

— Он лекарства принимает?

— Да, сыночка. Мы за всем смотрим, не беспокойся.

— Он не любит бета-блокаторы. Ты там следи, чтобы он их принимал.

— Сына, что случилось? С университетом все в порядке?

— Да, все отлично, много друзей, занимаюсь с утра до вечера. — Я закрыл глаза. — Мне нужно бежать на лекцию. Я позвонил просто поболтать.

— Сына?

— Мам, мне правда пора.

— Позвони мне, если захочешь поговорить. Ладно, сыночка? В любое время.

— Ладно, мам. Целую.

— Я тебя тоже.

Я повесил трубку.

В семь часов Дафна вышла из своей квартиры. Я ждал в парке через улицу. Она сверилась с чем-то маленьким и опустила это в сумку. Я заступил ей дорогу.