Книга Приютки, страница 31 – Лидия Чарская

Неожиданно ровный, глуховатый голос Нан прозвучал подле нее:

— А тебе Мурка кланяется. Всем стрижкам тоже. Он у меня совсем принцем сделался… Спит на бархатной подушке, кушает молоко, шоколад, косточки от дичи, супы разные… Я ему розовую ленту на шею привязала, с серебряным колокольчиком. Хочешь к нам приехать в будущее воскресенье, посмотреть его?

Дуня испуганно взглянула на маленькую баронессу.

— Нет! Нет! Не хочу! — испуганно вырвалось из ее тонких губок. — Нет, нет! Не хочу! Боюсь.

Она действительно боялась и красивой Софьи Петровны, и ее угловатой, суровой на вид дочери.

Ей была жутка сама мысль попасть в важную, пышную обстановку попечительского дома.

— Нет! Нет! — еще раз испуганно произнесла она.

Нан досадливо передернула худенькими плечиками.

— Глупая девочка, — произнесла она сурово, — никто не повезет тебя к нам насильно. Вот-то дурочка! — И она, повернувшись спиной к Дуне, заговорила с Дорушкой.

Между тем круг играющих все увеличивался… Приходили «средние» и становились в круг. И Дуня поместила свою куколку между собой и Дорушкой, осторожно держа ее за замшевые ручки, тоже примкнула к игре.

Дети медленно кружили и пели звонкими голосами:

У нашего Васьки

Зеленые глазки,

Пушистые лапки

И хвостик крючком.

А доктор Николай Николаевич ходил, подражая кошке, по кругу, фыркал, мяукал и отряхивался по-кошачьему, строя уморительные гримасы и приводя своими выходками в полный восторг детишек.

— Мяу! Мяу! — опускаясь на корточки и забавно «умываясь лапкой», как это делают кошки, мяукал доктор.

— Я буду мышкой! — решительно заявила Оня Лихарева. И выскочив из цепи, бросилась вдоль круга.

Неуклюже изгибаясь всей своей огромной фигурой, доктор помчался за нею.

— Ай-ай-ай! — визжали девочки каждую минуту, когда огромная богатырская фигура Николая Николаевича приближалась к толстенькой фигурке юркой Лихаревой.

Но у толстушки Они были проворные ноги. Она прыгала козою по кругу, перескакивала через руки, подлезала на четвереньках в круг и при этом отчаянно визжала и от удовольствия, и от опасения быть пойманной.

По лицу доктора лились целые потоки пота. Наконец, он изловчился, подхватил Оню и при общем смехе посадил ее к себе на плечо.

— Поросята хорошие! Продаю поросенка молочного, упитанного! Покупайте, господа, покупайте! — кричал он, растягивая слова по образцу настоящего торговца.

— Теперь я буду мышкой, а кто кошкой? — вызвалась Нан.

— Позвольте и мне примкнуть к вам, детки! Примите и меня в вашу веселую игру! — послышался поблизости играющих приторно-сладкий голос.

И шарообразная фигура эконома Жилинского и его голая лысая голова появились перед детьми.

— Милости просим! Милости просим! Места на всех хватит, — добродушно пригласил его доктор.

Дети, не любившие Жилинского, глядели на него смущенно и неприветливо. Слишком уже досаждал он даже маленьким стрижкам, кормя их несвежей провизией в их и без того скудные обеды.

— Пожалуйте! — неохотно буркнули девочки постарше.

Павел Семенович не заставил повторять приглашения. Сияя сладкой улыбочкой и гладкой, словно отполированной лысиной, он погнался за убегающей Нан, семеня маленькими ножками.

Но против ожидания толстяк не уступил в прыткости быстроногой, вертлявой и живой маленькой баронессе.

— Сейчас поймает! Сию минуту! — задыхаясь от волнения, шептала Васса, поднимаясь на цыпочки и следя горящими глазами за катящимся шариком толстой экономовой фигуры.

Маша Рыжова, отличавшаяся помимо своей лени, еще особенной любовью плотно покушать и не терпевшая особенно Жилинского за то, что тот так мало заботился об улучшении стола приюток, внезапно потеряла свое обычное спокойствие.

— Ан не поймает! ан не поймает! — с несвойственной ей живостью проговорила она.

— А вот увидишь! — шептала не менее оживленно Васса. — Ишь он какой прыткий, не убежит Нан.

— Ладно! Еще бабушка надвое сказала! Нан, Нан! — крикнула Маша, и обычно сонное лицо ее оживилось еще больше. — Сюды беги, сюды, Нан!

Длинноногая Нан с быстротою молнии метнулась между Вассой и Машей. Те подняли руки. Пропустили бегущую и снова опустили их перед бросившимся следом за девочкой Жилинским.

Но не успели.

Павел Семенович проскочил в круг и помчался по нему, настигая Нан.

— Ага! Так-то ты! — озлилась Маша Рыжова, следя недобрыми глазами за стремительно несущейся шарообразной фигуркой, словно катившейся на коротеньких ножках.

И тут-то произошло что-то невероятное, неожиданное и печально-смешное в одно и то же время. Маленькая детская нога в приютском шлепанце-туфле выставилась вперед, словно ненароком навстречу шарообразной фигурке.

Павел Семенович не заметил маневра и несся вперед с прежней стремительностью.

— Ах!

Что-то метнулось вправо, потом влево, замахало короткими руками в воздухе, и шарообразная с увесистым брюшком фигура Жилинского со всего размаха шлепнулась на пол.

В первую минуту толстяк так смутился, что не мог сообразить, в чем дело. Он силился подняться, встать на ноги и не мог. Только беспомощно махал в воздухе короткими толстыми руками. Доктор бросился к нему на помощь, подхватил под мышки смущенного Жилинского и поставил его на ноги.

— Не стукнулись ли вы? — с серьезным, озабоченным лицом обратился он к эконому.

Потом быстро принес стул и посадил на него окончательно растерянного Жилинского, усиленно потиравшего себе колено.

Дуня внимательными глазами смотрела на все происшествие. Она заметила перемену в лице, очевидно, причиненную болью при падении, у злополучного эконома, и ей стало бесконечно жаль этого толстенького старого человека, которому было очень больно в эту минуту. Привыкшая поступать по первому же влечению своего чуткого сердечка, она высвободила себя и свою куколку из общей цепи и решительно шагнула к сгорбившейся на стуле жалкой фигуре Жилинского.

Ее голубые глаза, полные сострадания, приникли взглядом к красному, потному лицу Павла Семеновича.

— Тебе больно, дядя? — прозвучал далеко слышный детский голосок, звонкий, как ручеек в лесу летом. — Ну да ничего это, ничего, пройдет. До свадьбы заживет, слышь? Так бабушка Маремьяна говорила. Да ты не реви, пройдет, говорю, право слово! — И подняв свою тоненькую ручонку, она не смущаясь подняла ее к гладкой, блестящей лысине маленького, поникшего головой человечка и несколько раз погладила и ласково похлопала эту мокрую от бега и падения, совершенно лишенную волос голову.

— О! — не то стоном ужаса, не то задавленным воплем смеха прошуршало по кругу.