Онлайн книга «Декамерон по-русски»
|
– Это классическая японская поэзия, – высокомерно ответил Полонский, продолжая щуриться на заходящее солнце. – Какая такая японская поэзия?! – Хокку! – на редкость немногословной кукушечкой отозвался Полонский. – Хокку-мокку! – выругался неэрудированный редактор. Он развернул бумажный веер шире и с преувеличенным выражением прочитал с листа: – Жили у старой женщины Две рыбы фугу. Одна белая, другая серая – две веселых рыбы! – Это же хокку для детей, – снизошел до пояснений обиженный Сева. – Я максимально сохранил мелодику и образный ряд японской поэзии, но при этом адаптировал тексты для юных русских читателей. – Вот спасибо тебе, солнце мое! Недооцененное солнце детской поэзии выпятило губу и презрительно промолчало. – Возможно, я недостаточно юн, чтобы понять твои «адаптированные тесты», – с огромным ехидством сказал редактор. – Так ты объясни мне, старому дурню, о чем тут речь? – Запросто, – высокомерно обронил Полонский, ни звуком не возразив против «старого дурня». Легкоступов нахмурил редкие брови и с нескрываемым подозрением прочитал: – Старая женщина обнимет седого самурая, За ней еще четверо встанут… Извлечен из земли корнеплод! – О боже! – дернулся Сева. – Я-то думал, что эта хокку будет на обложке вашего журнала, сразу под заголовком! – Еще чего! – возмущенно фыркнул редактор «Репки», так и не узнавший родную сказку, исковерканную японской поэтикой. – Мы, значит, будем рассказывать невинным деткам про то, как аморальный самурайский дед одну старуху обнимает, а еще четыре к нему в очереди стоят?! Да меня привлекут за пропаганду порнографии! – Те четверо – это вовсе не старухи! Это девочка, собака, кошка и мышка! – простонал Полонский, тиская длинными аристократическими пальцами изящно подстриженные височки. – Дети и домашние животные?! Ну это уже совсем ни в какие ворота! – дико округлил глаза шокированный редактор. – А вот это что? Мне кажется, это похоже на плагиат! Он снова покашлял и прочитал еще: – Потеряла лицо Таня-тян. Плачет о мячике, упавшем в пруд. Возьми себя в руки, дочь самурая! Он снял очки и очень строго посмотрел на поэта почти такими же круглыми и красными глазами, как государственный символ Страны восходящего солнца. – Японская классическая поэзия – это высокое искусство! – сквозь жемчужные зубы процедил Полонский, уже понимая, что публикации не будет. – Маленьких отечественных читателей к нему нужно приучать постепенно, переходя к символике иной культуры через знакомые им фольклорные мотивы! Вот, например, чем плохо это! Он протянул длинную руку, выхватил у редактора псевдояпонский веер с текстами и с чувством продекламировал: – Кошка скончалась. Мех уж не тот на хвосте. Помалкивай или отведай! – Я велю написать это каллиграфическим почерком на твоей надгробной плите! – рассвирепел редактор. – Всеволод, солнце мое! Ступай прочь и не морочь мне голову! Кстати, «прочь» и «не морочь» – это ведь неплохая рифма… Легкоступов успокоился так же быстро, как вскипел, и вдохновенно зачиркал карандашом по бумажке. – Вот-вот! – с упреком молвил Полонский, выйдя из кабинета. – Как самому себе гонорары за дурацкие стишки начислять, так это он может! А как поддержать высокое искусство, так это фигушки! – Сева, высокое ты наше искусство! – прыснула хорошенькая секретарша Анечка. – Не расстраивайся, пожалуйста, нам всем твои хокку очень, очень понравились! Особенно вот эта: – Поведай нам о своих странствиях, Чижик-пыжик-сан! Видел ли дальние реки? Пил ли горячий саке? – Да, – согласился Полонский, под влиянием комплимента сделавшись чуть менее грустным. – Горячий саке – это хорошо. Пожалуй, горячий саке – это именно то, что мне сейчас нужно. – Хочешь чаю? – предложила добрая девушка, потянувшись к электрочайнику. – Правда, он не совсем горячий… – И совсем не саке! – грустно молвил Сева и с изящным самурайским поклоном удалился из редакции несолоно хлебавши. В качестве приблизительного аналога горячей рисовой водки он планировал употребить теплый коньяк из фляжки, которую всегда носил в глубоком кармане на бедре Сашка Баринов, но реализовать это намерение не смог, потому что не дошел до офиса. На подступах к «МБС» разворачивалось какое-то шумное массовое действо. Едва подъехав на свой этаж и еще не выйдя из лифта, Всеволод услышал громкий командный голос директора рекламного агентства Михаила Брониславича Савицкого, который торопливо и вдохновенно распоряжался: – Аллочка, фикус в уголочек задвинь, чтобы веточки не поломали! Зоенька, распахни дверку пошире! Правый задний, просунься в кабинетик! Левый передний, заводи свой краешек за уголочек! Помимо голоса начальственного распорядителя, за уголочком слышалось многоголосое сопение, тяжкие бурлацкие вздохи и сдавленная ругань. Не дожидаясь, пока Правый Задний, Левый Передний и прочие участники эпического процесса выберутся на прямую дистанцию к лифту, умудренный суровым жизненным опытом Полонский нажал кнопочку закрывания дверей и поехал на первый этаж. Ему уже доводилось принимать участие в выносе из родного рекламного офиса разной старой мебели с последующим заносом туда же новой. Повторять сей героический подвиг Сева не желал. Утонченной творческой натуре поэта-япониста тяжкий физический труд откровенно претил. Проходя мимо вахтерши в холле, Сева продекламировал родившееся у него экспромтом: – Срубили могучую ветку японского дуба! «Эй, ухнем!» – кричат самураи. Потянем, сама пойдет! С этими словами он вприпрыжку, не отягощенный ни увесистыми деревянными конструкциями, ни угрызениями совести, сошел с высокого крыльца и направился в ближайшее питейное заведение. В маленьком итальяно-грузинском ресторанчике с витиеватым, но честным названием «Генацвале Чиполлино» в мертвый час между завтраком и обедом было тихо и пусто. – Мне что-нибудь покрепче, – попросил Сева усатого бармена в кепке, красно-бело-зеленые клетки которой напоминали о расцветке итальянского флага. – На радости или с горя? – остро сверкнув черным глазом, спросил бармен. – С горя, – признался Сева. – Наш фирменный напиток «С горя»: три части белого лигурийского вина, одна часть чачи и маринованный перчик! Ола-ла! – бойко протарахтел бармен, проворно сооружая коктейль. Всеволод понюхал бокал и прослезился. Потом сделал глоток и заплакал. – Пей, дорогой, пей! – подбодрил его бармен. – Сейчас все твои слезы выльются, больше плакать не сможешь, тогда какое будет горе? Тогда будет радость! Тогда я тебе наш фирменный коктейль «На радости» смешаю! |