Книга Угол падения, страница 93 – Наталья Андреева

Но страшнее всего, когда приходишь домой, а там тоже это «давай». Все равно что: деньги или постельные ласки. А у меня сил уже нет. В квартире молодая здоровая баба, не работает, гладкая, сытая, заботами не обремененная. Сначала ты ее от всего избавляешь — от сумок, стирки, уборки, от забот о хлебе насущном — и ждешь, что она будет тебе по гроб благодарна. Поначалу так оно и есть, только благодарности ненадолго хватает. Потом выясняется, что делать ей нечего, а тело — оно свое требует, ему энергию куда-то девать надо. Это мое только и норовит растянуться и отдохнуть. А баба отдыхает сколько влезет, поэтому и ласки все время хочет.

В итоге когда в один прекрасный день замечаешь, что супруга малость поутихла, соображаешь, что она где-то прихватила на стороне. Развестись? А смысл? Без бабы все равно нельзя: привык, ребенок опять же, общие друзья, да и природа требует своего, не часто, но требует. Да и люблю я свою Катьку, хоть она и стерва. По-своему, конечно, но — люблю. И дочку люблю. Дашка — молодец, учится хорошо, умная, не в мать, меня обожает. Нормальная семья, одним словом.

Между делом, значит, выясняю, что роман у нее не с кем иным, как с молодым, холостым, да еще и компаньоном. Я в серебряковскии бизнес тоже солидно вложился. Уж Пашу я знал хорошо: у него таких Катек… Ничего серьезного между ними быть не могло.

Так и жили. Кроме нас троих, никто об этом не знал: Паша молчал, потому что меня боялся, жена привыкла к сытой жизни, выгонять стал бы — не ушла бы, а я делал вид, что ничего не знаю.

— Устроились, короче, — наконец нашелся Леонидов, который поначалу ошалел от такого фонтана откровений.

— Ты еще молодой, но упертый, сыщик. И не стал бы я тебе тут душу изливать, если бы ты не совал свой нос туда, куда тебя не просили. Я сразу сообразил, что ты под меня или под Катьку копаешь. Только не она его с балкона спустила.

— Я знаю. Единственная стопроцентно неподозреваемая женщина, за исключением, конечно, моей жены.

— Это еще почему?

— Потому что прекрасная девушка Нора из ревности положила в ее стакан часть своей суточной дозы успокоительного. Екатерина Леонидовна спала без задних ног и к Паше-покойнику не приближалась.

— Чего ж ты мне сразу не сказал, мент?

— А интересно было вас послушать. Кстати, у вас, хозяев жизни, такое свойство — вы слушаете только себя. Собственные слова для вас настолько важны, что, пока не выскажетесь, упаси боже прервать. Так что я благоразумно помалкивал. К тому же вы сами не могли приложить ручки к Пашиному полету, а?

— Я спал. Перебрал хорошо. Да и объяснил я тебе, что ненависти к Паше не испытывал, все совершалось с моего благословения. Понятно?

— А вы не в курсе, кто заменил вашу жену на посту постоянно сменяемой любовницы Паши?

— Смеешься? Паша со мной не откровенничал. Не знаю я ничего. Да и не амурные тут дела.

— А какие?

— Власть с Валерой не поделили. Король-то умер, то есть великий и могучий Серебряков, а преемников оказалось два, один явно был лишним. Только мне всегда казалось, что на радикальные методы способен именно Паша. Тот был друг, соратник, наследник с благословения, так сказать. А Иванов — птица другого полета, не в его характере избавляться от конкурента таким образом. Хотя если оба выпили и дело дошло до разборки, то все могло случиться. Давай, Леонидов, дернем еще по одной. За упокой души раба Божьего Павла.

— Так пили уже.

— Душа, она вечного поминовения требует, что ей одна рюмка! Пей, сыщик, хуже все равно уже не будет.

— Вы это о чем?

— А о жизни! Дурацкий сериал помнишь — «Богатые тоже плачут»? Жена смотрела, мне, само собой, не до соплей, только название понравилось. Ну все у меня есть: две квартиры, три дачи, три машины, жратва любая, за дочку штуку в месяц плачу в одну только школу, а их целых три. Жене бриллианты покупаю, деньги на тех счетах, на каких нужно. И покоя нет. А кроме него, чего желать — непонятно. Одно только — попить, поесть, да здоровье уже не то. Думаешь, не был я молодым и стройным, как ты?

— Погодите, Илья Петрович, вы на сколько старше меня-то? Мне тридцать три, скоро тридцать четыре стукнет.

— Да? Семь лет разницы всего-то? Неплохо ты сохранился, сыщик.

— Так ведь я не богатый. А вы бы хобби какое-нибудь себе придумали: бабочек, что ли, ловите или японские деревья карликовые выращивайте. Сейчас, говорят, модно.

— А ты пробовал?

— У меня вся жизнь хобби: как свести концы с концами называется. От такого не заскучаешь.

— Хочешь, на работу к себе возьму? Нравишься ты мне, хоть и ершистый мужик. Штуку буду платить для начала.

— Нет, спасибо, Илья Петрович. Свобода — это осознанная необходимость — слышали про такое? Главное — осознать, что тебе дороже: она или пожизненная каторга в золотых цепях.

— У тебя, что ли, начальства нет?

— Есть, только это начальство, а не благодетели. Не люблю быть обязанным. Благодеяние по отношению к тебе совершается один раз, а расплачиваешься ты за него потом всю жизнь. Вот так-то.

— Философ. Нахватался где или сам сочиняешь? Что ж, ты, выходит, бедный, но гордый. Все с мельницами ветряными воюешь?

— Так потому и живота нет, Илья Петрович. Кстати, а чего вы сегодня не уехали со своей драгоценной женой? Остались зачем-то в не очень подходящей компании.

— Если бы я уехал, подумали бы, что испугался. А Илья Петрович Калачев ничего не боится. Да и к Пашиной смерти я отношения не имею, поэтому в глаза присутствующим смотреть не боюсь и драпать не собираюсь. Я за жену переживал, что она сдуру могла. А если все и так ясно, то мы, пожалуй, завтра свалим отсюда. Здесь уже не отдых, а мне нужно нервные клетки восстанавливать. Слушай, сыщик, чего тут осталось, может, допьем?

Тут в комнату ввалилась огромная фигура Барышева.

— Помешал?

— Что ты. Только свет закрываешь. Голову убери, она в аккурат в плафон упирается, — кольнул его Леонидов.

— Почему это маленькие люди такие завистливые? Вас женщины потеряли. Сидите тут, а у нас бутылки водки не хватает.

— Садись, Серега, составь компанию Илье Петровичу, у меня организм не принимает, — кивнул на Калачева Алексей.

— Да ну, завтра же народ в спортзал собирается, какая водка?

— Эх, мужики! — Господин преуспевающий бизнесмен вылил в свой стакан остаток из бутылки, выпил махом, кинул в-рот дольку мандарина. Барышев и Леонидов проследили за этим процессом и вышли в холл. Илья Петрович нетвердой походкой за ними.

В холле царило грустное оживление. Если и существует такое понятие, то оно обозначает вынужденно сдерживаемое веселье: вроде радоваться повод не позволяет, а молодая кровь играет вовсю и покоя не дает. Женщины не смеялись в открытую, а хихикали, перешептываясь в тесных кружках, мужчины с серьезными лицами говорили несерьезные вещи. Мрачнее тучи был только Валерий Иванов. Похожий на раздувшегося индюка, он занимал добрую треть дивана. Со стороны можно было подумать, что погиб его лучший друг, а не противник номер один, и Валера о нем скорбит и оплакивает. Но Леонидов, как человек посвященный, знал, что причина скорби управляющего не в этом. Вокруг Иванова сжималось плотное кольцо, его, словно волка, методично обкладывали красными флажками.