Книга Я садовником родился, страница 12 – Наталья Андреева

- Гибискус.

- Что?

- Ты гибискус, Барышев.

- А кто это?

- Сам не знаю. Моя мать тоже одно время все черенки какие-то в глиняные горшки сажала. Но из всего цветоводства у меня осталось в голове только это слово.

- Вечно ты, Леонидов, какие-то неприличные вещи запоминаешь.

- Ну, очевидно, такова сущность этого явления, - глубокомысленно изрек Алексей. И вдруг спросил: - Слушай, если этот Анашкин был с букетом, то куда он его дел? Ведь никаких цветов возле тела Виктории не было. Кроме подсолнухов на пакете.

- Ну, с собой унес. Может быть. Когда обратно шел, в мусорный контейнер выкинул.

- А зачем тогда приносил?

- Откуда я знаю? Ты у нас знаток человеческой психологии. Может, договориться хотел? По-хорошему? Мне в их фирме по секрету сказали, что когда налоговая пришла, Воробьева большую часть отчетной документации увезла с собой. Припрятать. Вдруг, отдавать не захотела? Он ее и того.

- Ты узнай на всякий случай, что за цветы были в букете.

- Да иди ты знаешь, куда со своими цветами?!

- Тише, ребенок засыпает!

- Иди ты, знаешь, куда? – повторил Барышев зловещим шепотом.

На кухню заглянула Александра:

- Пьете?

- Не. Уже закусываем, - подмигнул ей Леонидов. – Хочешь присоединиться?

- Водку пить все равно не буду. Так посижу.

Александра налила себе чаю, разрезала вафельный торт. Потом спросила мужчин:

- Ну, чего замолчали? Продолжайте.

- Саша, что такое гибискус? – невинно спросил Леонидов.

- Кто?!

- Ги…

Александра слегка стукнула его по лбу чайной ложкой:

- Помолчи. Я еще икебану не забыла.

- Все, о цветах больше ни слова, - подвел итог Барышев. – У Леонидова богатая фантазия. Он в душах у людей все поэзию ищет, а там давно одна сплошная проза.

- А ты думаешь, у него самого она там осталась, поэзия? – тихо спросила Александра.

3

Поэзия у Леонидова в душе все-таки осталась, поэтому утром следующего дня он повез семью в гости к матери. С маленькой корыстной целью: уговорить ее в следующие выходные посидеть с детьми. В самом деле, надо внести в семейную жизнь хоть какое-то разнообразие. Хотя бы в театр с женой сходить, или в ресторан. Или в ресторан после театра. Нельзя запирать женщину в четырех стенах и требовать от нее после этого прежней любви и романтики в отношениях.

Обрадованная мать напекла домашних пирогов, накрыла на стол и тут же повела маленькую Ксюшу показывать папины игрушки. Леонидов оставил Сережку с женой в большой комнате и увязался следом.

- Деточка, это папин мишка. Да-да, папин. Ну-ка, скажи: па-пин ми-шка. Смотри, как он рычит: р-р-р… - розовый медведь с оторванным ухом, которого нагнули вниз головой, что-то невнятно хрюкнул, и девочка восторженно запищала. Леонидов позвал:

- Мама!

- Да, Лешенька?

- Тебе с ней не тяжело?

- Отчего же мне с внучкой будет тяжело? Привозили бы почаще.

- Саша считает, что нехорошо тебя так обременять.

- Пожилых людей можно обременить только одиночеством, - вздохнула мать. – Даже если мы жалуемся на трудности, то это только чтобы чувствовать, что мы еще кому-то нужны.

- Тогда посидишь с детьми в следующие выходные? Я жену в театр хочу сводить.

- А твоя-то что скажет?

- Конечно, скажет, что сама со всем справляется, и не хочет никому подкидывать детей. Даже на один день. Но я же вижу, что она устала. Конец зимы – плохое время. Если к однообразной погоде примешивается еще и однообразная жизнь изо дня в день… - Леонидов не договорил, только рукой махнул.

- Смотри сам, Леша, - вздохнула мать. – Ну, что, Ксюшенька, к маме пойдем?

Девочка изо всех сил вцепилась в розового медведя.

- Пускай здесь поиграет, - сказал Алексей. – Пойдем, мама, чаю попьем. Пирогов домашних хочу. Твоих.

Он с грустью посмотрел, как дочка поволокла медведя по комнате за единственное целое ухо. Как давно это было: детство. Чем дальше, тем меньше из него помнишь. Когда это, интересно, он любимому медведю ухо оторвал?

- Мама, а что такое гибискус? – спросил Алексей.

- Гибискус? – удивилась мать. – Китайская роза.

- Тьфу! А я-то думал! …

Леонидов вскоре набрался наглости и улизнул на полчасика из дома, оставив жену, мать и детей играть в лото. Раз уж он влез в это расследование, то надо доказать Барышеву, что дело тут не в романтике. И не в его, Леонидова, склонности к фантазиям. А в том, что если этот психопат действительно существует, то на свободе он очень опасен. И чем дальше, тем больше. Дело идет к весне, а весной, как известно, у них обострение.

Леонидов не мог поверить в то, что этим психопатом мог быть Коля Лейкин. Но не проверить его не мог тоже. Да, они вместе учились. Да, Лейкин сразу же предложил помощь человеку, которого не видел много лет. И впечатление от него у Алексея осталось, в целом, приятное. Он собой был недоволен, потому что оказался снобом. Собой, а не Колей Лейкиным, который приехал навестить больную продавщицу. Очень по-человечески. Правда, выяснилось теперь, что у них с продавщицей был роман, но в то, что Лейкин из ревности или из каких других соображений мог так жестоко убить девушку, Алексей верить не хотел. Только не Колька. Ведь в детстве и юности он был розовым романтиком. Хотя, когда оно было, это детство? Люди меняются.

… Квартира Лейкина, во всяком случае, сильно изменилась. Школьником Алексей здесь иногда бывал. Близкими друзьями они с Лейкиным никогда не были, но и соперниками тоже. Даже на беговой дорожке. Тот проигрыш на соревнованиях был случайностью, и до того и после Алексей у Лейкина всегда очень легко выигрывал. А тот никогда не делал из проигрыша трагедию. И часто говорил:

- Это не мое.

Леонидов тоже не собирался стать профессиональным спортсменом. Но даже во всем, что было не его, привык выкладываться по максимуму. Потому что неизвестно, как жизнь обернется, и что в ней пригодится. Обернулась она неожиданно для обоих. Даже в самых бредовых снах Леонидов никогда не видел себя коммерческим директором крупной фирмы, а Кольку Лейкина цветочным магнатом.

Но зарабатывал бывший одноклассник, судя по всему, на своих цветочках очень неплохо. То, что он сделал в итоге из обычной трехкомнатной квартиры, было достойно восхищения. Алексей помнил, что раньше, как войдешь, здесь был длинный, узкий коридор, заваленный всяким хламом. Теперь стенку сломали, и большая комната оказалась, действительно, очень большой, просторной, и отделанной то ли под пещеру, то ли под морской грот. Во всяком случае, камни и камешки здесь присутствовали в изобилии. И коряги всевозможных размеров и степеней уродства. Ибо Леонидов никакой красоты во всем этом не находил.