Книга Тамплиеры. Книга 2. След варана, страница 19 – Варвара Болондаева

— Да, господин, я видел.

Они разместились у накрытого стола на придвинутых мягких ложах.

— Не понимаю, как эти язычники могут есть, сидя на полу или лежа в постели? — граф Этьен попытался улечься, но тут же недовольно сел.

— Действительно, неудобно. — Гуго присел со своей стороны и перекрестился.

Они прочли «Отче наш» перед едой и подняли бокалы.

— В детстве мой учитель Медерик, он был епископом, рассказывал про римского полководца, который проиграл войну. Так вот, он наложил епитимью и в наказание с тех пор ел, как и мы, сидя на стуле!

— О-о, великий аскет!

— Гуго, ты знаешь историю царя Соломона? Эх, мон ами! У него была тысяча жен! Конечно, не по-христиански… Еще епископ Медерик частенько любил повторять: «Наказывай сына своего пока есть надежда и не возмущайся его криком», когда доставал розги… Да, меня частенько пороли. Кстати, думаю, королевский дворец будут строить здесь. Повсюду дух царя Соломона! В городе нет более подходящего места.

— А площадь у храма Гроба Господня?

— Это где госпиталь и лепрозорий? Там обоснуется патриарх. Осталось только за малым.

— На все воля Господня!

— Да, Господь умудрит нас и позволит выбрать нам короля.

— За это стоит выпить!

Красное иерусалимское вино быстро ударило в ноги.

— Похоже, в виноделии сарацины знают толк! Но их мастерам далеко до Шампани.

— Я слышал, мавры вовсе не пьют.

— Удивительно… Лишать себя блага? — граф с наслаждением отхлебнул из золотого кубка, украшенного бирюзой. — Как мне нравится это место!

Он немного помолчал, пережевывая кусок жареного козленка, и добавил:

— Завтра после утренней мессы бароны объявляют сбор. Я приглашен, а ты будешь в моей свите.

— Да, монсеньор. Я с радостью буду на службе.

— Войско сарацинов продолжает наступать. Думаю, этот подлец Ифтикар уже добрался до фатимидов. Говорят, мусульмане с берегов Тигра и из Дамаска присоединятся к ним. Наш противник растет, и нам опять предстоит битва.

— Да помогут нам Небеса и с ними святой Георгий!

— Я тоже уверен в победе. Мы выберем патриарха и короля, а после займемся Египтом. Танкред рвется завоевать весь мир, а граф Раймунд еще ревнивей Танкреда.

В ответ Гуго только качнул головой.

— Вот и ты видишь. Танкред потрошит сокровищницу Соломонова храма. Это львиная доля. Как только здесь будет нечего взять, они ринутся дальше.

— Монсеньор Этьен, возможно, я не прав, но произошедшее на Храмовой горе противно моему сердцу.

— Да, еще как! Рыцарское слово — закон. А сеньор Танкред взбешен. Тысячи рабов, если взять хотя б по безанту… За безант сейчас отдают двух стариков или детей, за работящего мужчину — пару, а за хорошеньких девиц… — граф подмигнул, — стоит поторговаться. Так что для Танкреда — убыток огромный.

Гуго вспомнил, как прикидывал продать пленную женщину из своего дома. Почему-то теперь ему стало омерзительно тошно.

— Думаю, все же уничтожить пленных в храме Соломона приказал кто-то из наших баронов, — подумав, произнес граф. — Десятки тысяч непредсказуемых жителей — добыча не по зубам даже самому Танкреду. Оставить в живых такую толпу — да они перережут нам глотки. Снимут часовых и откроют ворота Афдалу! Здесь будет весь Вавилон! Местные хитры и коварны, и ненависть их велика.

Но вскоре разговор свернул в более тихое русло. Они вспоминали семьи, друзей, дождливую Шампань и болота по берегам Сены. Растекшееся по жилам вино делало доверчивее и развязывало язык.

— Скоро полетят гуси и утки. На жнивьях сейчас полно фазана… О-ох! А какие у нас перепелки!

— Скучаю по хорошей охоте.

— Я растерял всех своих соколов. Последний вместе с сокольничим сдох еще во Фракийской пустыне.

— Жуткое время, не хочу вспоминать. Неужели все было с нами?!

— Послушай, Гуго, мы выполним перед Готфридом долг и выступим против халифа. Но после я возвращаюсь домой. И тебе разрешаю тоже. Мы освободили Иерусалим, и мое сердце спокойно. Остальное — суета сует. Погоня за богатством и властью.

— Спасибо, монсеньор. Я так скучаю по сыну.

Граф Этьен де Блуа кивнул.

— Суета сует, все суета…

— Это слова пророка?

Граф вскинул красивый профиль, и лицо его засияло, как у ребенка.

— Пойдем, я тебе покажу…

Они прошли в соседнюю залу. Её стену украшала фреска — такая же, как в доме Гуго. Правда более четкая и яркая — наверное, была написана позже.

— Красота? Его величество царь Соломон собственной персоной. Как выполнено, а? Почище, чем в аббатстве Сен-Лупа.

Гуго посмотрел на фреску. От легкого опьянения линии плыли, и контуры становились округлей. В одеждах придворных и слуг были насыщенней краски — много киновари и лазурита. От этого убранство изображенного дворца казалось помпезней. Девушка, которая так привлекла внимание раньше, тоже была. Только в этот раз она развернулась иначе, и в протянутой руке покоилась виноградная гроздь.

…не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня: сыновья матери моей разгневались на меня, поставили меня стеречь виноградники, — моего собственного виноградника я не стерегла…

— Нет, Гуго, представляешь?! Видел бы меня Медерик! Его нерадивый ученик кушает, как римский патриций, и рядом с ним — Соломон!

— Монсеньор Этьен, взгляните на деву… Наверное, это его возлюбленная Суламифь?

Граф сделал шаг назад и склонил голову набок:

— Возможно, вероятно… скорее сего. Какая красотка! Не сомневаюсь, что царь Соломон не смог бы пройти мимо! Шевалье, я не так силен в истории, как брат мой граф Гуго Шампанский. Он бы многое рассказал. И был бы в восторге от дома. Гуго грезит историей царя Соломона не меньше, чем Раймунд и Танкред — его богатством. Что ж, Suum cuique. Как учили древние — «Каждому его доля».

К себе Гуго де Пейен вернулся, когда стемнело. Радовало, что он без труда отыскал в темноте дорогу. Иерусалим становился для него домом.

Слуги ждали его не одни. Прихрамывая, навстречу вышел оруженосец Эктор и вежливо поклонился.

— Приветствую, мон даумазо.

— Приветствую, монсеньор Гуго.

Сквайр отчитался, что стал владельцем дома неподалеку — тоже в кварталах мусульман. Он с восторгом рассказывал, как расправлялся с неверными, и в юношеских глазах горела неподдельная гордость. Почему-то Гуго от этого стало неприятно и грустно. Он попросил приготовить для себя комнату наверху — ту самую, где еще утром покоились трупы. Вторую, более просторную, с детскими игрушками на полу, он распорядился отдать Роже. Сильвену определили лавку в подсобке.