Онлайн книга «Блеск и нищета куртизанок»
|
– Коли на то пошло, папаша, – сказала Европа, – это порядком меняет дело. Где деньги? – Фот, – отвечал барон, вынимая один за другим банковые билеты. Он примечал каждую искру, загоравшуюся в глазах Европы при виде каждого билета и выдававшую ее алчность, о которой он догадывался. – Вы оплачиваете место, но честность, совесть?.. – воскликнула Европа, подняв свою лукавую мордочку и кидая на барона взгляд seria-buffa [74] . – Софесть стоит дешевле места; но прибавим пьят тисяча франк, – сказал барон, вынимая пять тысячефранковых билетов. – Нет, двадцать тысяч за совесть и пять тысяч за место, если я его потеряю… – Зогласен… – сказал он, прибавляя еще пять билетов. – Но чтоби заработать билет, надо меня прятать в комнат твой каспаша, ночью, когта он будет атин… – Если вы мне обещаете никогда не проговориться о том, кто вас туда привел, я согласна! Но предупреждаю: мадам необычайно сильна и любит господина де Рюбампре как сумасшедшая; и дай вы ей миллион банковыми билетами, она ему не изменит… Глупо, но такой уж у нее характер; когда она любит, она неприступнее самой порядочной женщины, вот как! Если она едет кататься вместе с мосье, редко случается, чтобы мосье возвращался обратно; нынче они выехали вместе, стало быть, я могу вас спрятать в своей комнате. Если мадам вернется одна, я приду за вами; вы обождете в гостиной; дверь в спальню я не закрою, а дальше… Черт возьми! Дальше дело ваше… Будьте готовы! – Оттам тебе тфацать тисяча франк в гостини… из рука в рука! – А-а! – сказала Европа. – Так-то вы мне доверяете? Маловато… – Твой будет иметь много слючай виудить у меня теньги… Мы будем знакоми… – Хорошо, будьте на улице Тетбу в полночь; но в таком случае захватите с собой тридцать тысяч франков. Честность горничной оплачивается, как фиакр, гораздо дороже после полуночи. – Для осторожность даю тебе чек на банк… – Нет, нет, – сказала Европа, – только билетиками, или ничего не выйдет… В час ночи барон Нусинген, спрятанный в мансарде, где спала Европа, терзался всеми тревогами счастливого любовника. Он жил полной жизнью, ему казалось, что кровь его кипела в жилах, а голова было готова лопнуть, как перегретый паровой котел. «Я наслаждался душевно больше, чем на сто тысяч экю», – говорил он дю Тийе, посвящая его в эту историю. Он прислушивался к малейшим уличным шумам и в два часа ночи услышал, как со стороны бульвара подъезжает карета его любимой. Когда ворота заскрипели на своих петлях, сердце у него стало биться так бурно, что зашевелился шелк жилета: значит, он снова увидит божественное, страстное лицо Эстер!.. В сердце отдался стук откинутой подножки и захлопнутой дверцы. Ожидание блаженной минуты волновало его больше, чем если бы дело шло о потере состояния. – Ах! – вскричал он. – Фот шизнь! Даже чересчур шизнь! Я не в зостоянь ничефо решительно. – Мадам одна, спускайтесь вниз, – сказала Европа, показываясь в дверях. – Главное, не шумите, жирный слон! – Жирни злон! – повторил он, смеясь и ступая словно по раскаленным железным брусьям. Европа шла впереди с подсвечником в руках. – Терши, считай, – сказал барон, передавая Европе банковые билеты, как только они вошли в гостиную. Европа с самым серьезным видом взяла тридцать билетов и вышла, заперев за собой дверь. Нусинген прошел прямо в спальню, где находилась прекрасная англичанка. – Это ты, Люсьен? – спросила она. – Нет, прекрасни крошка!.. – вскричал Нусинген и не окончил. Он остолбенел, увидев женщину, являвшую собою полную противоположность Эстер: белокурую, а он томился по чернокудрой, хрупкую, а он боготворил сильную! Прохладную ночь Британии вместо палящего солнца Аравии. – Послушайте-ка! Откуда вы взялись? Кто вы? Что вам надо? – крикнула англичанка, напрасно обрывая звонок, не издававший ни единого звука. – Я замоталь зфонок, но не бойтесь… Я ушель… – сказал он. – Плакаль мои дрицать тисяча франк! – Фи дейстфительно люпофниц каспатин Люсьен те Рюбампре? – Слегка, мой племянничек, – сказала англичанка, отлично говорившая по-французски. – Но кто фи такая? – сказала она, подражая выговору Нусингена. – Челофек, котори попалься!.. – отвечал он жалобно. – Разве полючать красифи женшин это есть попалься? – спросила она, забавляясь. – Позфольте мне посилать вам зафтра драгоценни украшений на память про барон Нюсеншан. – Не знай! – сказала она, хохоча как сумасшедшая. – Но драгоценность будет любезно принята, мой толстяк, нарушитель семейного покоя. – Фи меня будет помнить! До сфитань, сутаринь. Ви лакоми кусок, но я только бедни банкир, которому больше шестесят лет, и ви заставляль меня почуфстфовать, как сильна женшин, которую я люплю, потому ваш сферхчелофечни красота не мог затмевать ее… – Слюшай, одшень миль, что фи это мне говориль, – отвечала англичанка. – Не так миль, как та, котори мне это внушаль… – Вы говорили мне о дрицати тысячах франков… Кому вы их дали? – Ваш мошенник горнична… Англичанка позвонила. Европа не замедлила явиться. – О! – вскричала Европа. – Чужой мужчина в комнате мадам!.. Какой ужас! – Давал он вам тридцать тысяч франков, чтобы войти сюда? – Нет, мадам. Мы обе вместе их не стоим… И Европа принялась звать на помощь так решительно, что испуганный барон мигом очутился у двери. Европа спустила его с лестницы… – Ах, злодей! – кричала она. – Вы донесли на меня госпоже! Держи вора! Держи вора! Влюбленный барон, впавший в отчаяние, все же благополучно добрался до кареты, ожидавшей его на бульваре; но он уже не знал, на какого шпиона ему теперь положиться. – Не собирается ли мадам отнять у меня мои доходы? – вскричала Европа, вбегая фурией в комнату. – Я не знаю обычаев Франции, – сказала англичанка. – А вот достаточно мне сказать мосье одно слово, и мадам завтра же выставят за дверь, – дерзко отвечала Европа. – Этот проклятый горнишна, – сказал барон Жоржу, который, конечно, спросил своего господина, доволен ли он, – стибриль мой дрицать тисяча франк… но это мой вина, мой большой вина! – Стало быть, туалет вам не помог, мосье? Черт возьми! Не советую, мосье, принимать попусту эти аптечные лепешки. – Шорш! Я умирай от горя… Чуфстфуй холод… Ледяной сердце… Нет больше Эздер, труг мой! |