Онлайн книга «Провинциальная муза»
|
225 ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ. этого подземелья, расположенного под спальней герцогини. Вечером, поднятый вверх, сквозь отверстие в полу спальни искусно устроенным противовесом, я увидел герцогиню в объятиях любовника; она бросила мне кусок хлеба — мое ежевечернее пропитание. Вот моя жизнь в течение тридцати месяцев! Из этой мраморной тюрьмы мои крики не достигают ничьих ушей. Счастливой случайности ждать было нечего. Я больше ни на что не надеялся! Посуди сам: комната герцогини — в отдаленной части дворца, и мой голос, когда я туда поднимаюсь, не может быть услышан никем. Всякий раз, когда я вижу свою жену, она показывает мне яд, который я приготовил 226 ОЛИМПИЯ, для нее и ее любовника; я прошу дать его мне, но она мне отказывает в смерти, она дает хлеб — и я ем его! Я хорошо сделал, что ел, что жил, — я как будто рассчитывал на разбойников!.. — Да, ваша светлость, когда эти болваны, честные люди, спят, мы бодрствуем, мы… — Ах, Ринальдо, все мои сокровища принадлежат тебе, мы разделим их по-братски, я хотел бы отдать тебе все… вплоть до моего герцогства… — Ваша светлость, лучше добудьте для меня у папы отпущение грехов in articulo mortis, [49] это мне важнее при моем ремесле. 227 ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ. — Все, что ты захочешь; но подпили прутья моей клетки и одолжи мне твой кинжал!.. У нас очень мало времени, торопись… Ах, если б зубы мои были напильниками… Я ведь пробовал перегрызть железо… — Ваша светлость, — сказал Ринальдо, выслушав последние слова герцога, — один прут уже подпилен. — Ты просто бог! — Ваша жена была на празднике принцессы Виллавичьоза; она возвратилась со своим французиком, она пьяна от любви, так что время у нас есть. — Ты кончил? — Да… 228 ОЛИМПИЯ, — Твой кинжал? — с живостью обратился герцог к разбойнику. — Вот он. — Прекрасно. Я слышу лязг блока. — Не забудьте про меня! — сказал разбойник, который хорошо знал, что такое благодарность. — Буду помнить, как отца родного, — ответил герцог. — Прощайте! — сказал ему Ринальдо. — Смотри, пожалуйста, как он полетел! — добавил разбойник, проследив глазами исчезновение герцога. «Буду помнить, как отца родного», — повторил он про себя. — Если он так намерен помнить обо мне!.. Ах! Однако ж я поклялся никогда не вредить женщинам!.. Но оставим на время раз- 229 ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ. бойника, отдавшегося своим размышлениям, и поднимемся вслед за герцогом в покои дворца. — Опять виньетка — амур на улитке! Потом идет чистая двести тридцатая страница, — сказал журналист. — И вот еще две чистые страницы, с заголовком «Заключение», который так приятно писать тому, кто имеет счастливое несчастье сочинять романы! ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Никогда еще герцогиня не была так красива; она вышла из ванны в одежде богини и, увидев Адольфа, 234 ОЛИМПИЯ, сладострастно раскинувшегося на груде подушек, воскликнула: — Как ты прекрасен! — А ты, Олимпия!.. — Ты любишь меня по-прежнему? — Сильнее с каждым днем! — ответил он. — Ах, одни французы любить умеют! — вскричала герцогиня… — Ты очень будешь любить меня сегодня? — Да… — Иди же! И движением, полным ненависти и любви, — потому ли, что кардинал Борборигано глубже растравил в ней гнев против мужа, потому ли, что она захотела показать герцогу картину еще большей страсти, — она нажала пружину и протянула руки сво- — Вот и все! — воскликнул Лусто. — Экспедитор оторвал остальное, заворачивая мои корректуры; но и этого вполне достаточно, чтобы убедить нас в том, что автор подавал надежды. — Ничего не понимаю, — сказал Гатьен Буаруж, первый нарушая молчание, которое хранили сансерцы. — И я тоже, — отвечал г-н Гравье. — Однако же роман этот написан в годы Империи, — заметил ему Лусто. — Ах, — сказал г-н Гравье, — по тому, как разговаривает этот разбойник, сразу видно, что автор не знал Италии. Разбойники не позволяют себе подобных concetti. [50] Госпожа Горжю, заметив, что Бьяншон сидит задумавшись, подошла к нему и, представляя ему свою дочь Эфеми Горжю, девицу с довольно кругленьким приданым, сказала: — Что за галиматья! Ваши рецепты куда интереснее этого вздора. Супруга мэра глубоко обдумала эту фразу, которая, по ее мнению, была верхом остроумия. — О сударыня, будем снисходительны — ведь здесь всего двадцать страниц из тысячи, — ответил Бьяншон, разглядывая девицу Горжю, талия которой грозила расплыться после первого же ребенка. — Итак, господин де Кланьи, — сказал Лусто, — вчера мы говорили о мести, придуманной мужьями; что вы скажете о мести, которую придумала женщина? — Я полагаю, — ответил прокурор, — что этот роман написан не государственным советником, а женщиной. В отношении нелепых выдумок воображение женщин заходит дальше воображения мужчин, доказательством тому служат: «Франкенштейн» миссис Шелли, «Леон Леони», произведения Анны Радклиф и «Новый Прометей» Камилла Мопена. [51] Дина пристально посмотрела на г-на де Кланьи, и взгляд этот, от которого он похолодел, ясно говорил, что, несмотря на столько блестящих примеров, она относит его замечание на счет «Севильянки Пакиты». — Ба! — сказал маленький ла Бодрэ. — Ведь герцог Браччиано, которого жена посадила в клетку и каждый вечер заставляет любоваться собой в объятиях любовника, сейчас ее убьет… И это вы называете местью?.. Наши суды и общество несравненно более жестоки… — Чем же? — спросил Лусто. — Эге, вот и малютка ла Бодрэ заговорил, — сказал председатель суда Буаруж своей жене. — Да тем, что такой жене предоставляют жить на ничтожном содержании, и общество от нее отворачивается; она лишается туалетов и почета — двух вещей, которые, по-моему, составляют всю женщину, — ответил старичок. |