Онлайн книга «Кузина Бетта»
|
— Вот тут-то вы и ошибаетесь, сударыня! — Стало быть, у тебя все же есть возлюбленный? — торжествующе спросила Гортензия. — Да-с! У тебя вот нет, а у меня есть! — язвительно отвечала кузина Бетта. — Но если у тебя есть возлюбленный, почему же ты не выйдешь за него замуж, Бетта? — сказала баронесса, сделав знак дочери. — Вот уже три года, как идет о нем речь, ты имела время его изучить, и если он по-прежнему верен тебе, следовало бы поскорее покончить с положением, для него томительным. Впрочем, это твое дело! И затем, если он молод, пора тебе подумать о том, чтобы иметь опору в старости. Кузина Бетта пытливо поглядела на баронессу и, увидев, что она шутит, сказала: — Ну, это одно и то же, что поженить голод и жажду: он рабочий, я работница, а если у нас будут дети, они тоже станут рабочими... Нет, нет, мы любим друг друга духовно... Это дешевле обходится! — Почему ты прячешь его? — спросила Гортензия. — На нем рабочая блуза, — отвечала, смеясь, старая дева. — А ты его любишь? — спросила баронесса. — О, конечно! Я люблю этого херувима ради него самого. Вот уже четыре года я ношу его образ в своем сердце. — Ну а если ты любишь его ради него самого, — сказала баронесса серьезно, — и если он вправду существует, ты перед ним очень виновата. Ты не знаешь, что значит любить. — О, все мы знаем это от рождения!.. — сказала кузина Бетта. — Нет, есть женщины, которые любят и все же остаются эгоистками, и ты одна из них!.. Лизбета опустила голову, и взгляд ее привел бы в трепет всякого, кто бы его уловил, но она не поднимала глаз от вышивания. . — Если б ты представила нам своего воображаемого возлюбленного, Гектор мог бы устроить его на какую-нибудь хорошую должность. — Это невозможно, — сказала кузина Бетта. — Но почему? — Он, кажется, поляк, эмигрант... — Повстанец? — воскликнула Гортензия. — Какая ты счастливая!.. Он участвовал в заговоре? — Да, он дрался за Польшу. Он был преподавателем в гимназии, ученики которой подняли бунт, а так как его назначил туда великий князь Константин [21] , ему нечего было ждать пощады... — Преподавателем чего? — Рисования!.. — И он бежал в Париж после поражения?.. — В тысяча восемьсот тридцать третьем году он всю Германию пешком прошел... — Бедный молодой человек! А сколько ему лет?.. — Только что минуло двадцать четыре года, когда началось восстание, а теперь ему двадцать девять лет... — Значит, он на пятнадцать лет моложе тебя, — сказала баронесса. — Чем же он живет? — спросила Гортензия. — Своим талантом. — А-а!.. Он дает уроки? — Нет, — отвечала кузина Бетта, — он их получает, и какие жестокие!.. — А имя у него красивое? — Венцеслав! — Богатое, однако, воображение у старых дев! — вскричала баронесса. — Ты так рассказываешь, будто все это чистая правда, Лизбета! — Неужели ты не видишь, мама, что ее поляк приучен к кнуту, а Бетта напоминает ему эту прелесть родных краев. Три женщины расхохотались, а Гортензия запела: «О Венцеслав! Кумир души моей!» — на мотив «О Матильда!..». И на несколько минут как будто заключено было перемирие. — Девчонки воображают, что их одних только и можно любить, — сказала Бетта, взглянув в упор на Гортензию, когда та подошла к ней. — Послушай, — отвечала Гортензия, оставшись наедине со своей кузиной, — докажи мне, что Венцеслав не выдумка, и я подарю тебе мою желтую кашемировую шаль. — Ну, слушай. Он — граф. — Все поляки графы. — Но ведь он не поляк, он из Ли... ва... Ливо... — Из Литвы? — Нет — Из Ливонии? — Да, да! — А как его фамилия? — Ну, хорошо, поглядим, способна ли ты хранить тайну... — О кузина, я буду нема... — Как рыба? — Как рыба! — Клянешься вечной жизнью? — Клянусь! — Нет, поклянись лучше своим земным счастьем! — Клянусь! — Ну, ладно! Имя его граф Венцеслав Стейнбок! — Погоди, так звали одного из генералов Карла Двенадцатого. — То был его троюродный дед! Отец его поселился в Ливонии после смерти шведского короля; но он потерял все свое богатство во время кампании тысяча восемьсот двенадцатого года и умер, оставив ребенка восьми лет без всяких средств. Великий князь Константин, из уважения к имени Стейнбоков, принял его под свое покровительство и поместил в школу... — Я не отрекаюсь от своих слов, — отвечала Гортензия, — дай мне какое-нибудь доказательство, что он действительно существует, и ты получишь мою желтую шаль! Ах, что за цвет! Ну, право, как будто нарочно создан для брюнеток! — А ты сохранишь мою тайну? — Я посвящу тебя в свои тайны. — Ну, хорошо! В следующий раз, когда я приду к вам, при мне будет доказательство... — Но не забудь, лучшее доказательство — сам возлюбленный, — сказала Гортензия. Кузина Бетта, попав в Париж, пришла в восхищение от кашемировых шалей, и ее заветной мечтою стало получить желтую кашемировую шаль, подаренную бароном жене в 1808 году, а в 1830 году, по обычаю некоторых семей, перешедшую от матери к дочери. За последние десять лет шаль изрядно поблекла, но эта драгоценная ткань, хранившаяся в шкатулке из сандалового дерева, представлялась старой деве, как и вся обстановка баронессы, вечно новой. И вот Бетта принесла в своем ридикюле вещицу, которую она собиралась преподнести баронессе в день ее рождения и которая, как она думала, должна была послужить доказательством существования фантастического возлюбленного. То была серебряная печатка, представляющая собою три прислоненные друг к другу спиной фигурки, обвитые листвой и поддерживающие земной шар. Фигуры эти изображали Веру, Надежду и Любовь. Ногами своими они попирали раздиравших друг друга чудовищ, между которыми извивался символический змей. В 1846 году, после того как ваятели, подобные мадмуазель де Фово, Вагнеру, Жанесту, Фроман-Мерису, и такие мастера деревянной скульптуры, как Льенар, шагнули далеко вперед в искусстве Бенвенуто Челлини, вещица Венцеслава никого бы не удивила; но за десять лет до этого вполне естественно было, что молодая девушка, знавшая толк в ювелирных изделиях, буквально замерла, взяв в руки печатку, которую кузина Бетта подала ей со словами: «Ну, как ты это находишь?» Фигуры и по своему рисунку, и по тому, как ложились складки их одежды, и по пластичности свидетельствовали, что скульптор — последователь школы Рафаэля; по манере исполнения они напоминали собою школу флорентийских мастеров, которую создали Донателло, Брунелески, Гиберти, Бенвенуто Челлини, Джованни из Болоньи и прочие. Французское Возрождение не создавало сплетения чудовищ более прихотливого, нежели то символическое изображение пороков, которое вычеканено было на этой печатке. Пальмы, папоротники, камыши, тростники, обрамлявшие фигуры трех добродетелей, расположены были с таким вкусом, так мастерски, что могли бы привести в отчаяние любого ваятеля. На ленте, соединяющей головы трех фигур, можно было различить букву W, изображение серны и слово fecit [22] . |