Книга Вотрен, страница 11 – Оноре де Бальзак

Вотрен . Вот как познается людское сердце. Тебе не повезло — нашла коса на камень.

Ляфурай. Да как сказать: ведь он, простофиля, оставил меня в живых.

Вотрен. Ну, довольно. В твоей истории мне проку нет.

Ляфурай. Можно идти?

Вотрен. Смотрите-ка. Так его и тянет туда, где меня нет. Вчера ты был в свете, — прилично ли вел себя?

Ляфурай. Вполне прилично! Там болтают про господ такие занятные вещи, что я безвыходно просидел в лакейской.

Вотрен. Я, однако, видел, как ты терся около буфета. Что пил?

Ляфурай. Ничего. Ах, да! Стаканчик мадеры.

Вотрен. А куда ты дел дюжину золоченых ложек, которые исчезли вместе с мадерой?

Ляфурай. Золоченых ложек? Постойте-ка, дайте припомнить. Нет, увольте, никаких ложек даже в глаза не видал.

Вотрен. Ну так увидишь их у себя под матрацем. А Философ тоже малость поразвлекся?

Ляфурай. Бедняга Философ! Уж и потешаются же над ним сегодня у нас внизу! Представьте себе — он облюбовал мальчишку-кучера и спорол с его ливреи галуны. А серебро-то оказалось фальшивое! В наше время господа совсем себя не соблюдают. Ни на что нельзя положиться — жалость одна!

Вотрен (свистит). Такие дела — не шутки. Вы погубите мой дом, хватит! Папаша Бютэ! А ну — сюда! Эй, Философ! Поди скорей! Шелковинка! Друзья мои, поговорим-ка по душам. Все вы — мерзавцы.

Те же, Бютэ, Философ и Шелковинка.

Бютэ. Я здесь! Что, горим?

Шелковинка. Или кто чужой сюда пролез?

Бютэ. По мне, так уж лучше пожар. Огонь недолго и потушить.

Философ. А чужого — придушить.

Ляфурай. Да нет, вот разгневался из-за пустяков.

Бютэ. Опять нравоучения, благодарю покорно!

Шелковинка. Мое дело сторона, я и из дому ни на шаг.

Вотрен (Шелковинке). А как же намедни, когда я велел тебе снять ночной колпак, душегубец ты этакий...

Шелковинка. Нельзя ли без титулов?

Вотрен. ...и велел сопровождать меня в качестве егеря к фельдмаршалу, ты, подавая мне шубу, стянул часы у казачьего гетмана.

Шелковинка. Так ведь это же враги Франции.

Вотрен. А ты, Бютэ, старый прохвост, украл лорнетку у принцессы Архосской, когда она подвезла сюда в своей карете вашего молодого хозяина.

Бютэ. Да ведь лорнетка-то сама упала на подножку.

Вотрен. Тебе следовало учтиво подать ее принцессе, а ты при виде золота и жемчуга сразу же выпустил когти.

Ляфурай. Неужели нельзя уж и капельку побаловаться? Какого черта! Жак, ты хочешь...

Вотрен. Что-о?

Ляфурай. Вы хотите, господин Вотрен, чтобы этот молодой человек на тридцать тысяч франков жил как принц какой-нибудь. Мы действуем на манер некоторых иностранных правительств: прибегаем к займам и кредиту. Кто является к нам за деньгами, сам без кошелька уходит, а вы еще недовольны.

Шелковинка. Ну, уж если мне запрещается приносить с рынка деньги, когда я отправляюсь без гроша за провизией, я подаю в отставку.

Философ. А я взял по пяти тысяч с четырех каретников за право нас обслуживать, и своих денежек им уж не видать! Намедни господин де Фрескас потащился из дома на двух клячах, а домой мы с Ляфураем его прикатили на паре рысаков тысяч в десять, и они нам обошлись всего-навсего в два-три стаканчика дрянной водки.

Ляфурай. Нет, киршвассера.

Философ. Словом, если вы за это на нас сердитесь...

Шелковинка. Как же вы думаете вести дом?

Вотрен. И вы воображаете, что вам это долго будет с рук сходить? Я разрешил это на время, ради вашего устройства, теперь хватит — запрещаю. Вы, кажется, хотите попасть из огня да в полымя? Если вам не угодно понимать, я подыщу себе других слуг.

Бютэ. Где же это вы их найдете?

Ляфурай. Пусть поищет.

Вотрен. Вы, верно, забыли, что сами доверили мне свою шкуру, и теперь я за вас отвечаю. Неужто я для того просеивал вас в трех разных городах, точно крупу через сито, чтобы теперь вы сами лезли на виселицу, как мухи на огонь? Запомните раз и навсегда: неосторожность для нашего брата — преступление. И вид у вас должен быть такой невинный, будто с вас можно спарывать галуны. Слышишь, Философ? И из своей роли не выходить: вы — честные люди, преданные слуги, вы боготворите своего барина, господина Рауля де Фрескаса.

Бютэ. Вы что же — хотите из этого молодца какую-то святыню сделать и нас всех запрячь? Но ведь мы-то его не знаем, и он нас не знает.

Философ. Он хоть из нашей братии?

Шелковинка. И что все это нам даст?

Ляфурай. Мы подчинились вам с условием, что будет восстановлено «Общество десяти тысяч» [9] , что нам за каждое дело будет перепадать по меньшей мере десять тысяч франков, а у нас еще даже основного капитала нет.

Шелковинка. Когда же мы наконец станем капиталистами?

Бютэ. Не дай бог, мои товарищи проведают, что я целых полгода разыгрываю старого привратника, да еще совершенно даром, — я прямо-таки опозорюсь в их глазах. Если я рискую головой — так только ради того, чтобы прокормить мою Адель, а вы запретили мне с нею видеться. За эти полгода она, верно, иссохла и превратилась в спичку.

Ляфурай (Шелковинке и Философу). Она за решеткой, да не стоит его, беднягу, огорчать.

Вотрен. Все выложили? Так вам, черт возьми, мало, что вы здесь целых полгода благодушествуете, обжираетесь, как дипломаты, пьянствуете, как сапожники, ни в чем не терпите недостатка?

Бютэ. Тут без дела плесенью покроешься.

Вотрен. Благодаря мне полиция о вас забыла. Одному мне вы обязаны теперешним беззаботным существованием. Я стер с ваших лбов красное клеймо, которым вы были мечены. Я — голова, я все придумываю, а вы — только руки.

Философ. Да уж что толковать!

Вотрен. Подчиняйтесь мне, не рассуждая.

Ляфурай. Не рассуждая.

Вотрен. Безропотно.

Шелковинка. Безропотно.

Вотрен. Или же расторгнем наш договор и убирайтесь ко всем чертям. Если уж и со стороны вашей братии я вижу только черную неблагодарность, так кому же после этого можно оказывать услуги?