Книга Ради Елены, страница 37 – Элизабет Джордж

— В каком направлении? Туда, откуда пришли?

— Нет. Через Коу-Фен.

— В тумане? — удивился Линли. — Через пустошь?

Через открытый ворот рубашки было видно, как грудь и шея Сары начали краснеть.

— Я только что наткнулась на тело девушки, инспектор. Не могу сказать, что в тот момент я была способна рассуждать логически. Я побежала через мост и Коу-Фен. Там есть тропинка, которая ведет к зданию строительного факультета. Там я и оставила свою машину.

— Оттуда вы поехали в полицию?

— Я продолжала бежать. По Ленсфилд-роуд. Через Паркерс-Пис. Это не очень далеко.

— Но вы могли поехать.

— Могла бы. Да. — Сара не стала оправдываться. Она смотрела на изображение пакистанских детей. Флэйм зашевелился под ее рукой и тяжело вздохнул. Сара очнулась и сказала: — Я ничего не соображала. Я и так уже была взвинчена, потому что приехала на остров рисовать. Рисовать, понимаете? Сделать что-то, чего не могла делать месяцами. Это было для меня важнее всего. Поэтому когда я наткнулась на тело, то у меня выключились мозги. Мне надо было проверить, жива ли девушка. Я должна была помочь ей. Я должна была выбрать асфальтированную дорогу. Я должна была поехать в полицию на машине. Знаю. Я много чего должна была сделать. И у меня нет оправдания. Кроме того, я запаниковала. И поверьте мне, от этого я чувствую себя ужасно.

— На строительном факультете горел свет?

Сара посмотрела на Линли невидящим взглядом. Казалось, она пыталась воссоздать зрительный образ.

— Свет. Думаю, да. Но я не уверена.

— Вы кого-нибудь видели?

— На острове нет. И на болотах тоже, был слишком густой туман. Когда я свернула на Ленсфилд-роуд, мне встретились велосипедисты, и, конечно, там были машины. Но больше я ничего не помню.

— Почему вы выбрали именно остров? Почему не стали рисовать в Гранчестере? Особенно когда увидели утром туман.

Румянец на коже Сары стал еще ярче. Словно почувствовав это, она поднесла руку к вороту рубашки и принялась теребить пальцами ткань, пока ей не удалось застегнуть пуговицу.

— Не знаю, как объяснить вам. Могу только сказать, что я просто выбрала этот день, я заранее планировала поехать на остров и отступить от задуманного означало бы признать свое поражение. Я не хотела этого делать. Звучит чересчур выспренно. Похоже на навязчивую идею. Но именно так все и было. — Сара поднялась. — Пойдемте со мной, — сказала она. — Есть только один способ вам объяснить.

Оставив чашку с какао и животных, она повела полицейских в заднюю часть дома, где распахнула полуприкрытую дверь и впустила их в свою мастерскую. Это была большая, светлая комната с четырьмя прямоугольными окнами в потолке. Линли остановился у порога, окинув комнату взглядом и понимая, что она служила немым подтверждением рассказа Сары Гордон.

Стены были увешаны огромными набросками, сделанными угольным карандашом, — человеческий торс, отдельная рука, два сплетенных обнаженных тела, лицо с поворотом в три четверти — всевозможные предварительные зарисовки, которые делает художник перед тем, как приступить к новой работе. Но вместо готовых полотен, для которых эти наброски могли служить исходным материалом, к стенам были прислонены многочисленные незаконченные холсты, начатые и брошенные на полпути. На большом рабочем столе помещалось множество атрибутов художника: кофейные банки с чистыми, сухими кистями; бутылки со скипидаром, льняным маслом и лаком; нераспечатанная коробочка сухих пастелей; больше дюжины тюбиков краски с написанными от руки наклейками. Но все это было расставлено так аккуратно и ровно, словно на причудливой выставке в музее замка, посвященной одному дню из жизни художника.

В воздухе не чувствовалось запаха красок или скипидара. Никаких разбросанных по полу набросков, говорящих о творческом вдохновении и таком же быстром спаде. Никаких почти законченных картин, ожидающих, чтобы их покрыли лаком. Было очевидно, что кто-то регулярно убирался в комнате, потому что светлый дубовый пол сверкал, словно под стеклом, и нигде не было заметно ни следа пыли или грязи. Кругом признаки запустения и заброшенности. Только один мольберт с холстом стоял прикрытый заляпанной красками тканью под одним из окон, но даже к нему, по-видимому, давно не прикасались.

— Когда-то это был центр моего мира, — спокойно произнесла Сара Гордон. — Вы понимаете, инспектор? Я хотела, чтобы все опять вернулось.

Линли заметил, что сержант Хейверс прошла в угол комнаты, где над рабочим столом были надстроены полки. На них лежали коробки с устройствами для показа слайдов, блокноты для набросков с загнутыми уголками, коробочки со свежими пастелями, большой рулон холстов и множество инструментов — от ножей для наложения и смешения красок до пассатижей. Сам стол был прикрыт большим листом стекла с шероховатой поверхностью, к которой сержант Хейверс вопросительно притронулась кончиками пальцев.

— Для растирания красок, — объяснила Сара Гордон. — Я сама растирала краски.

— Значит, вы пурист, — заметил Линли. Сара улыбнулась с той же покорностью, какая слышалась в ее голосе:

— Когда я впервые начала рисовать, а это было много лет назад, я хотела, чтобы каждая часть картины была моей. Я хотела быть в каждой картине. Я даже пилила доски, чтобы сделать подставки для холстов. Тогда я хотела быть пуристом.

— Вы потеряли эту чистоту?

— Успех портит все. Со временем.

— А у вас был успех. — Линли подошел к стене, где один над другим висели большие угольные наброски Сары. Он принялся их рассматривать. Рука, кисть, очертания подбородка, лицо. Он вспомнил о Королевской коллекции набросков Леонардо да Винчи. Сара была очень талантлива.

— В некоторой степени да. У меня был успех. Но для меня это значило меньше, чем душевное спокойствие. И вчера утром я искала именно его.

— Обнаружение тела Елены Уивер положило этому конец, — заметила сержант Хейверс.

Пока Линли рассматривал ее наброски, Сара подошла к закрытому холсту. Художница подняла руку, чтобы поправить на нем льняное покрывало, возможно, чтобы они не увидели, как деградировала она в своем творчестве, но внезапно остановилась и, глядя на них, переспросила:

— Елена Уивер? — Ее голос звучал до странности неуверенно.

— Погибшую девушку, — ответил Линли. — Елену Уивер. Вы ее знали?

Сара повернулась к ним. Она беззвучно шевелила губами. Через минуту она прошептала:

— О нет.

— Мисс Гордон?

— Ее отец. Энтони Уивер. Я знаю ее отца. — Она нащупала высокий табурет рядом с холстом и села на него. — О боже. Мой бедный Тони. — И, словно отвечая на вопрос, которого никто не задавал, она жестом обвела комнату. — Он был одним из моих учеников. Пока в начале прошлой весны не вступил в борьбу за Пенфордскую кафедру, он был одним из моих учеников.

— Учеников?