Книга Двое, страница 51 – Алан Александр Милн

Меня мучает ревность без всякой причины. Почему бы Сильвии не жить своею жизнью, а мне своей? Ведь мы встречаемся вечером... ночью... и мы вновь – одно. У меня есть тайные мысли, почему бы и ей не иметь их? У меня есть собственные друзья, собственные занятия, почему бы им не быть и у нее? Этот чертов мужской собственнический инстинкт. Я хочу быть свободным и в то же время хочу, чтобы она не была свободной. И оказываюсь еще менее свободным, потому что в обществе другой женщины не могу отделаться от тягостного ощущения неверности по отношению к Сильвии. Чувствует ли она то же? Конечно, нет. С какой стати?

Хорошо бы очутиться с нею на всю жизнь на необитаемом острове... Он рассмеялся, вспомнив, что когда-то хотел того же, но с Корал Белл.

Хорошо бы мы никогда не приезжали в Лондон. (И никогда не встретились с Корал Белл? Конечно.)

А еще мне бы хотелось... один Бог знает, чего мне еще хотелось. Только я люблю тебя, Сильвия, и не проводи столько времени без меня, и, давай поскорее вернемся в Вестауэйз! Ведь мы были там страшно счастливы.

Но, дойдя до Грин-парка, он изменил последнюю фразу: “Я хочу сказать, я был там страшно счастлив”, а пройдя парк насквозь, изменил ее вторично: “Я хочу сказать, сейчас мне кажется, что там я был страшно счастлив”, а приближаясь к театру, он думал, что Лондон все же очень неплохой город, где случаются поразительные вещи.

Он имел в виду свое сегодняшнее появление в театре, куда впервые в жизни проник через служебный вход. Мистер Огастес Венчур, известный импресарио, должен был представить Этель Прентис, знаменитую актрису, любимицу публики, на роль в новой пьесе прославленного драматурга мистера Филби Никсона по необычайно популярному роману “Вьюнок”. “Вам может быть интересно заглянуть на репетицию, – написал ему Никсон. – Мы начинаем в понедельник”. А в четверг Реджинальд понял, что откладывать это развлечение больше нельзя.

И вот он оказался здесь, не совсем представляя, с чего начать. Попросить мистера Никсона? Но тогда придется вытаскивать его с середины репетиции. Открыть дверь и пройти, надеясь на лучшее? Вопрос решился сам.

– Что вам угодно, сэр? – обратилась к нему голова из отверстия в кабинке.

Реджинальд объяснил с извиняющимся видом, вполне естественным в этой ситуации.

– Сегодня утром репетиции нет.

– Неужели? Но ведь она была назначена.

– Да, сэр, верно, но, как я понял, возникли какие-то сложности. Мистер Никсон наверху с мистером Венчуром. Сказать ему, что вы здесь?

– Не знаю, захочет ли он...

– Я сообщу ему на всякий случай, – и театральный страж снял трубку телефона.

Поэтому чуть позже Реджинальд обменивался рукопожатиями с мистером Огастесом Венчуром и был представлен Латтимеру: “Вы, конечно, знакомы с Латтимером?”

Мистер Венчур был человек среднего роста, но, вероятно, самый толстый в Лондоне. При этом он питал пристрастие к светло-коричневым жилетам и имел привычку засовывать большие пальцы за подтяжки, отчего казался еще полнее. На нем был красно-коричневый костюм, алая гвоздика в петлице, рубашка с высоким воротником и красным галстуком бабочкой. Лицо у мистера Венчура было круглое, румяное, почти детское, а изо рта торчала сигара. Мистер Латтимер, одетый в черное, должно быть, принадлежал к служителям церкви.

Даже при таком помощнике, подумал Реджинальд, мистеру Венчуру нелегко будет попасть на небо из-за своих объемов.

– Я рад, что вы пришли, старина, – повторил Никсон. – Это касается и вас в определенном смысле.

– А четыре головы лучше, чем три, – сардонически заметил священник.

Мистер Венчур, не вынимая изо рта сигары, пробормотал что-то неразборчивое и кивнул Никсону.

– Дело в том, что... – начал Никсон.

Мистер Венчур вытащил сигару изо рта.

– Послушайте, – сказал он. – Послушайте, мистер... простите, я не расслышал вашей фамилии.

– Уэллард, Реджинальд Уэллард, – торопливым шепотом подсказал Никсон. – Автор.

– Послушайте, мистер Уэллард... – он глубоко затянулся, вынул сигару изо рта двумя толстыми пальцами, выпустил большой клуб дыма, вернул сигару на место и сказал Никсону с видом человека, внесшего свою лепту: – Расскажи ему.

– Все дело в Этель. Да вы знаете. Она играет Салли.

– Худшая актриса в мире. Да вы знаете, – сказал священник.

Из-за сигары мистера Венчура послышалось что-то вроде: “А кто ее пригласил?”

– Черт побери, Латтимер, что толку говорить об этом?

– Он сам и пригласил, – пробормотала сигара.

– Конечно. И вот результат.

Мистер Венчур вдруг напрягся, как будто собирался произнести речь, священник невольно воскликнул: “О Боже!” – как будто уже слышал ее.

– Мистер Уилрд, – серьезно сказал мистер Венчур, не вынимая пальцев из-за подтяжек и сигары изо рта, – у меня небольш коттж в Кенте я каж неделю езжу в эткоттж и проезж мимо тыс мальдомиков, а тыслюдей живущ в тыс мальдомиков ходят в театр. Возм развгод. По случ годовщ, днярож, свадьбы или в этроде. И что они идутсмреть? В эт вседело. Они мдутсмреть не что, а кого. – Он вытащил сигару, выпустил клуб дыма и произнес очень отчетливо и уверенно: – В этом все дело.

– Теперь, когда вы все знаете, – сказал Латтимер, плавным движением вытаскивая золотой портсигар из кармана брюк, – давайте покурим.

Изящество жеста Латтимера навело Реджинальда на мысль о сцене. Ну конечно! Латтимер – режиссер. А не священник. Как же я раньше не сообразил? Теперь все понятно.

– Мисс Прентис отказалась от роли? – спросил он.

– Дождемся воскресных газет, – ответил Латтимер. – Тогда и узнаем, что произошло: то ли ей неожиданно дали роль в фильме, то ли доктор порекомендовал отдых на Мадейре.

– Больше просто никого нет, – произнес Никсон, – кроме Летти...

Мистер Венчур высвободил руку из-под подтяжек и сделал жест, отправивший Летти туда же, откуда она пришла.

– Значит, никого.

– Я знаю одну молоденькую актрису, – начал Латтимер, но мистер Венчур повторил свой жест, возвращая всех молоденьких актрис туда, откуда они пришли, – в провинциальные драматические кружки, любительские театральные студии и Академию театрального искусства.

– Гасси считает – и я думаю, он прав, – что нам нужно имя.

Реджинальд беспокойно огляделся в поисках Гасси, еще раз обратил внимание на подтяжки мистера Венчура и решил, что он и есть Гасси (конечно, Огастес).

– Идутсмреть не что, а кого. – пробубнил Огастес.

– Что же, действительно никого нет? – спросил Реджинальд Никсона.

– Никого, кроме... – Мистер Венчур начал вытаскивать большой палец из-под подтяжек, и Никсон, пожав плечами, не назвал это исключение. – Никого.