Онлайн книга «Мастер дороги»
– Эй, а вы, простите, к кому? – Из ближайших дверей, высунувшись, на него уставилась кудрявая девица. – А, вы, наверное, к Чарыгину, художник, да? – Обернулась: – Галь, Чарыгин у себя? Куда это еще уехал, к нему ж художник вот… Седлову? Так и сказал? Пф! Ты в это веришь? Наивная!.. – Простите… – Да-да, – покивала девица, – вам к Седловой, в четвертую. Старик не двинулся с места. Выпятив подбородок, отчеканил: – Редактор у себя? В которой? – В седьмой вообще-то, но… Он уже шагал, громыхал каблуками, даже дорожка не могла пригасить этот грохот. Привычным движением распахнул дверь, проронил встрепенувшейся секретарочке: – У себя? – Он не прини… – Меня – примет. И сразу, трижды ударив костяшкой по табличке, вошел. – Здравствуйте! – …я тебе говорю: на первую полосу мы это не поставим! Какая на хрен!.. Кто это купит?! – Поджарый лысеющий человек прикрыл трубку рукой и молча поглядел на секретарочку. Та выдвинулась откуда-то справа, из-за старика, и открыла было ротик… – Кофе мне! Вы по какому, уважаемый?.. – Я к вам, – сказал старик. – Мне чаю. – Он пересек кабинет и сел перед лысеющим. – Я – Васильчиков, если вы вдруг, Петр Палыч, запамятовали. – В общем, – процедил в трубку Петр Палыч, – нет. Извини, Никита, при всем моем. С этой еще историей про… А ты как думал?! Знаю, конечно. Поэтому на шестнадцатую – и точка. При всем моем. Да, как обычно. Все, дорогой, нет времени. – Я по делу, – сказал старик. – Это серьезно. – Не сомневаюсь. Вы, простите, прослушал, – кто, собственно? Старик аккуратно, как козырь на последнем круге, выложил перед ним раскрытый паспорт. – «Васильчиков Иван Корнеевич», – прочитал редактор. – Очень приятно. – Он посмотрел на часы, поджал губы. – Чем могу быть полезен? Старик поймал его взгляд и какое-то время просто смотрел и молчал. Глаза у редактора были внимательно-стеклянные. В кабинет прокралась секретарочка, звякнув, поставила между ними подносик. – Я по поводу фильма, – сказал старик. – Вы, Петр Палыч, его видели? Это ложь, и ложь в квадрате. Я решительно… – И я, – согласился, вставая, редактор, – и я, тоже решительно. Опаздываю. – Он нажал пальцем на ухо бронзового медвежонка, из спины которого, как копья, торчали две перьевые ручки. – У меня тут человек… Отведете к Чарыгину, я – на вокзал. Пусть – интервью и даст аналитику: на первую и продолжение на шестнадцатой. И мне перезвонит. Он вышел, на ходу доставая мобильный. – Никита?.. – донеслось из приемной. – Вот, дорогой, что я тебе галларук индо ралом.... Старик задумчиво подержал на весу чашку, подул и отхлебнул; чай был с медом, пах травами, летом, детством. Листья громадной африканской пальмы вдруг качнулись на сквозняке. – Здравствуйте, – сказала пухленькая Свинка. – Это вы к Чарыгину? Нет его, пойдемте со мной. – По дороге она все шмыгала носом и покашливала. – Кондиционеры, – зачем-то объяснила старику, – это из-за них. В большой комнате, разгороженной столами и кадками, кондиционер был всего один, как раз над столом Свинки. Стоявшая рядом пальма – копия той, редакторской – трясла листьями, словно в припадке падучей. – Садитесь. – Свинка пробралась за стол, шмыгнула-хрюкнула, вздохнула: – Рассказывайте, я слушаю. Старик заговорил – и она, не меняясь в лице, застучала: туки-туки-туки-тук! туки-туки-туки-тук! В какой-то момент ему захотелось даже перегнуться через стол, чтобы понять, пишет она или просто тарабанит по клавишам. Рядом, у старика за спиной, о чем-то спорили, иногда посмеиваясь. В конце концов он развернулся: – Молодые люди, вы не могли бы чуть потише!.. На него посмотрели недоуменно, кивнули. Их было трое, на столе разложили какие-то карточки, тыкали пальцами. – Нет, – повторила одна, – этого не может быть… это бред, конечно. Чтобы сразу по всей стране: вставали, выходили и пропадали. И байки эти про новые звезды – ну откуда они возьмутся, новые-то? Ну ты что, на календарь-то посмотри, не в эпоху легенд живем, да? Говорю тебе, очередная дробинщековская фишка. – Так он же сам в панике, бюджет не отбили… – Вот и дергается, креативит. В первый, что ли, раз?.. Ее поддержали, с облегчением и радостью: конечно, мол, что же, мол, еще!.. Свинка кашлянула – на сей раз с намеком. – Вы остановились на том, что эта лента оскорбляет… Он закончил свою мысль – уже без прежнего пыла. Увидел себя как будто со стороны, как будто чужими рептильими глазами посмотрел: явился старикан качать права, восстанавливать справедливость. А кому она нужна? Вот им – точно нет. Скомкал финал загодя продуманной речи, просто оборвал на полуслове. – Я могу идти? – Подождите минутку. Мариш, передай распечатки!.. Та, за соседним столом, оторвалась от фото, взяла из принтера только что выпавшие листы и протянула старику. – Распишитесь там, – сказала Свинка, – на каждом. Что с ваших слов записано верно. А то, знаете, некоторые потом претензии… нам теперь велят всегда визировать. Он расписался, не читая. – «Васильчиков»? – переспросила Свинка. – А вы, простите, случайно не родственник?.. – Похож? Она засмеялась: – Ни капельки! Но знаете, иногда же бывает: родственники, а друг на друга вот совсем… А вы его сын, да? Или внук? Знаете, когда нам в школе о нем рассказывали, я всегда себе представляла не то, как он со зверьми сражался, даже не войну, а как он огонь в осажденный город нес. И вот сколько мимо Марсового ни хожу – всегда мурашки по спине. Не могу понять: как это вообще… жутко, наверное, было. Что вы так смотрите? – Ничего. Простите, показалось. Выходя, он еще раз оглянулся. Нет, все-таки не пышненькая девушка, все-таки Свинка. Показалось. * * * Ряды надгробий тянулись вдаль – ровные, по-солдатски стройные. Над каждым раскинуло металлические ветви стилизованное изображение чудо-древа. – Это же так просто, – сказал Крокодил. Они шли к выходу: старик впереди, Крокодил – чуть позади, почему-то все время держась за пределами видимости. – Просто как дважды два… Курить будете, Иван Корнеевич? Старик мотнул головой. – Как вам угодно. – Он клацнул портсигаром, затянулся. – Иван Корнеевич, в конечном счете я – все, что у вас есть. Не «осталось» – именно «есть», и было всегда. Не злитесь на них – они не виноваты. Они ценят то, что вы для них сделали, но ценят по-своему. Ваши победы – настоящие победы, ваши подвиги – настоящие подвиги. Только вам они не принадлежат и никогда не принадлежали. Наконец-то вы начинаете это понимать. |