Книга Леди не движется, страница 51 – Олег Дивов

Черт, все хуже, чем я думала. А главное, у меня действительно только два выхода – закатить глупую истерику или рубить правду-матку. В обоих случаях я буду выглядеть жалко.

– Зачем вы заперли дверь?

– Чтобы затруднить вам бегство, разумеется. Я подозреваю, что ваши «объективные» причины – исключительно психологического свойства, и объективности в них не больше, чем в моей мизантропии. Фобия. Вот чтобы исключить исход, обусловленный фобией, а не рассудком, я и запер дверь.

– Но оставили открытым окно.

– Мне известно, что вы хорошо прыгаете с высоты и не видите разницы между окном, если оно ниже десяти метров над землей, и дверью. Но попробуйте рассчитать траекторию своего броска и прикиньте, насколько замедленной реакцией я должен обладать, чтобы не успеть вас перехватить. Зная, заметьте, что вы можете прыгнуть в любой момент.

Я не выдержала и рассмеялась. Он позволил себе слабую улыбку.

– Я с пониманием отношусь к человеческим слабостям. В конце концов, у меня самого есть фобия и парочка скелетов в шкафу. Мой психолог полагает, что больше – и того, и другого, но я не разрушаю его иллюзии. Это так прекрасно, когда у человека работает воображение. И с чего бы я осуждал чужие фобии и скелеты? Сейчас мне нужен результат. Если вы полагаете, что я слишком много на себя беру, что это принуждение и психологическое насилие, – что ж, дверь открывается быстрее, чем запирается. Такое отношение к деловому вопросу для меня тоже маркер: я не смогу работать с человеком, который лелеет свои психотравмы в ущерб делу. Значит, не поладим, и тогда нечего разводить какие-то объяснения. Если у вас действительно объективные причины – я тоже не буду вас удерживать. Я, возможно, огорчусь, но условлюсь на будущее, что буду приглашать вас на разовые задачи, как я приглашал Ежина. Что скажете?

– Правду. Забудьте, что у меня был диплом и стаж работы. Я уволена с позором, без права ношения формы и службы в армии, за исключением периодов всеобщей мобилизации в ходе объявленной войны. И дисквалифицирована по полной программе.

– Я так и думал, что в качестве причины вы назовете именно это. Забудьте. Для меня это не имеет никакого значения. Мне нужны только ваши знания и навыки, а они никуда не делись.

Мне стало нехорошо:

– Если не секрет – откуда вы знаете?

– Не секрет. Год назад я работал по делу о пропаже без вести Офелии ван ден Берг.

Господи, это было много хуже всего, что я могла вообразить. Я отвела взгляд, задумчиво уставилась в окно. Нет, не с целью прикинуть траекторию броска. Какой бы ни была замечательной реакция Августа – я точно знала, что не поймает он меня. Другое дело, что бежать сейчас поздно и нелепо.

– Кто… кто попросил вас об этом?

Отвратительно пересохли губы, очень хотелось облизать их, но меня еще в детстве убедили – это очень некрасивый жест.

– Я не раскрываю имена клиентов, за исключением случаев, предусмотренных законом.

– Да поймите же, мне нужно знать, что именно известно моему бывшему мужу!

– Мужу? Так бы и говорили. Обстоятельства сложились так, что о вашей беде я впервые услыхал именно от него. Официальную версию, разумеется. Ту, согласно которой у вас развернулось острое психическое заболевание, вы усугубили его запойным пьянством…

– Что? – Я не поверила своим ушам. – Какое пьянство?

– …покалечили командующего округом, – невозмутимо продолжал Август. – Покалечили при свидетелях, громко восклицая, что накажете его за неловкую шутку в адрес бывшего мужа. После трибунала и дисквалификации вы закрылись в номере отеля и продолжили пьянствовать. Однажды утром горничная вошла и увидела открытое окно. Не было ни вас, ни вашего багажа. Полиция, проводившая осмотр помещения, пришла к выводу, что на почве алкоголизма и психического заболевания вы покончили с собой, выбросившись из окна. Но, поскольку тело не нашли, официальной формулировкой приняли «пропала без вести».

Я сидела, широко раскрыв глаза и не видя Августа.

– Вы не знали?

Я медленно покачала головой. Нет, я такого не знала. Из гостиницы пришлось уходить, заметая следы, уходить раньше, чем Энстон пришлет своих людей добить меня. Было непросто, но я справилась. И вот как они обставили мое исчезновение – самым постыдным для меня образом. Что ж, могла и догадаться.

– Кроме этого, ваш муж теоретически может знать то же, что и я, – если он ездил на базу «Антуан» и проводил расследование своими силами, – а на практике ему известно не больше, чем счел нужным сообщить мой клиент. А клиенту я, в свою очередь, передал отнюдь не всю информацию, которой располагал. Я должен был установить либо опровергнуть факт смерти и в случае смерти выяснить все обстоятельства. Не более того. Я выяснил, что вы живы. Все, что кроме этого, было превышением моих полномочий.

– И насколько сильно вы превысили полномочия?

– Очень. В сущности, я провел полное расследование. Другое дело, что оно не попало в отчет. Вы не знаете этой тонкости, но я обязан предоставить клиенту отчет строго по запрошенному им вопросу. Если в процессе расследования вскрылась подоплека, я должен заключить дополнительный контракт и продолжать работу только после этого. Копии всех отчетов я сдаю в надзорный орган, если работаю частным порядком, или уничтожаю, если работаю по федеральному заказу. Комиссия по лицензированию вправе запросить копию любого моего отчета и сравнить его с контрактом. При несоответствии я рискую потерять лицензию.

– Но на словах…

Он едва заметно повел рукой, что при его бесстрастности сходило за горячность:

– Ну что вы, это неэтично. Если бы информация угрожала интересам моего клиента – иное дело. Но она никак не касалась его.

– А вам известно все.

Лишние слова, лишние. Я произнесла их, исключительно чтобы изобразить видимость осмысленной беседы. Больше всего мне хотелось повеситься.

– Хотите знать мое мнение? Вы совершили фатальную ошибку, оставив жизнь подранку. Вам следовало не убегать, едва выдалась такая возможность, а сначала уничтожить агрессора, затем сообщить Бергу, затем вызвать контрразведку и лишь потом выходить из кабинета. Вы могли не добивать телохранителей Энстона, но ему самому надо было свернуть шею.

– Странно, что вы сочувствуете мне, а не равному вам Энстону.

– Вы действительно думаете, что это странно?

– Конечно, мне бы хотелось, чтобы люди жили по евангельской морали. Но увы, мой жизненный опыт говорит об обратном.

– Не могу сказать, что безупречен во всем, однако происхождение для меня никогда не играло роли. Ни в чем. Описательный критерий, не более того. Кто более достоин права считаться человеком, блондин или брюнет? Так и здесь. Правда есть правда, и только она имеет значение. С иными этическими установками я мог бы стать историком Святой Инквизиции, но не гражданским инквизитором.