Онлайн книга «Одесский фокстрот»
|
– А так, чтобы взять? – это уже к сизорожему. – Женщина, я и так уже отдаю вам по закупочной цене! Просто потому, что ну ваша же это дублёнка. Сидит как родная! Вы в ней просто… – ищет нужное слово, цокает языком. – Вы в ней просто красавица! Точно турки. Такая образина только туркам красавица. И этот бряцающий цепями чехол из дохлой коровы эту образину ну никак не украшает. Украсить её ещё больше – просто невозможно. Она гармонична в безобразии своей «красоты». Дополнительным «украшением» она ещё и пыхтит под гнётом этого тулупа. Всё-таки всего лишь октябрь. Всего лишь одесский октябрь. – Девушка! Заходите к нам! У нас есть на вас! – одной рукой он цепко держит «просто красавицу», другой – делает широкий приглашающий жест. – Косуха из каракуля. – Есть! Всё так же, не выпуская свекольную, пыхтящую «просто красавицу», умудряется достать из кучи что-то, похожее на бархатные зипуны, в которых бродили все сельские бабки Советского Союза. – Смотрите, какая выделка! – Если это выделка, то я – Шэрон Стоун. – Вы – красивее! «Просто красавица» пытается вывернуться из его крепкого захвата. – Даже если я красивее Шэрон Стоун – то это не выделка. И не каракуль. Раздражённо, практически гневно, отпускает многострадальную тётку. Он в азарте. Заставить купить меня это снулое мохнатое нечто – для него дело чести. – Это не косуха. Не говоря уже о том, что это – не каракуль! Сама не замечаю, как оказываюсь завёрнута в этот хлам. Ну, капец! «Сироты! Тяжёлое наследие царского режима». Можно в привокзальный переход. С песней «Разлу-у-ука ты-ы-ы, разлука! Чужая сто-о-о-рона-а-а…» Плюшевый медвежонок, не слишком удачно переживший бомбёжку Дрездена. Такой тряпкой любую Шэрон Стоун можно испортить только так. И никто «Оскар» за перевоплощение не даст – вот что обидно. – Это не косуха, – пытаюсь вывернуться. Но сизая рожа подталкивает меня к зеркалу. – Вы только полюбуйтесь на себя! – Да я в шоке! – Вот и я говорю – красота ж неземная! – Это не косуха. И не каракуль! – талдычу я упрямо. – Да как же не каракуль?! Выворачивает подкладку, подсовывает мне к самому носу. Я, воспользовавшись тем, что у сизой морды заняты обе руки, моментом проявляю чудеса ловкости – и выворачиваюсь из бархатного бесформенного зипуна, идеально дополнить который способны лишь сапоги фасона «прощай, молодость!» и мешок из дерюги, набитый ворованной с колхозного поля картошкой. Отбегаю на безопасное расстояние. И оттуда кричу: – Всё равно мне нужна косуха из каракуля оливкового цвета. А эта ваша некаракулевая некосуха цвета кладбищенской грязи! Сзади меня хватают какие-то руки. Холодные руки – прямо за оголившуюся в пылу выворачивания из пыльного зипуна поясницу. Подпрыгиваю от неожиданности и ужаса. Не свети солнце и не будь белый день на дворе – ну точно «Ночь живых мертвецов»! – Заходите к нам! У нас есть на вас! – Косуха из каракуля! Оливкого цвета! – пытаясь восстановить сбившиеся дыхание и сердцебиение, шепчу я. – Оливковый это типа зелёный? – Оливковый – это оливковый. – Ну, типа зелёный? Холодные руки, схватившие меня, принадлежат оплывшей блондинке. После сизой рожи – и то счастье. Хотя бабы обычно знают отличие оливкового от зелёного… Вспоминаю, что на вопрос: «А почему не фрезовое, а такое ядовито-малиновое? Ты же с ума через месяц-другой в этой палитре сойдёшь!», Лена ответила: «Фрезовый – это типа малиновый, только типа запылившийся?» – Да. Оливковый – это такой зелёный. Только типа запылившийся, – говорю я перекисной тётке. Она, порывшись в плотно набитом в стойки, вытаскивает кожаную курточку цвета сбесившейся юной петрушки, заклёпанную «под золото» с плотностью листов внешней обшивки фюзеляжа боинга. Плюс – устрашающего вида змейка шириной с Панамский канал. К одному не придерёшься – косуха. Я начинаю нервно смеяться. – Из каракуля! Оливковая! Из – ха-ха! – кара-хаха! – куля-хаха! Олив-быгыгыгы-ковая, мухахаха!.. Фуф! Мне нужна косуха из каракуля. Оливковая. – Сами не знают, чего хотят! – зло бросает в меня опухшая перекисная блондинка потёртых лет. И не менее зло запихивает курточку – мечту коррекционной девочки-трёхлетки – обратно, в кучу некондиционных подружек. Чем дешевле – тем ярче. И чтобы всё блестело. Снова спасительное подножие туалетной башни. Сигарета. Тётка с тележкой. – У вас выпить есть? – Чай, кофе, капучино, кола?.. – Это пить. А выпить? Придирчиво меня оглядывает. Нет. Не своя. – На рынке спиртным не торгуем. Ага. Как же. То-то они все, сизорожие и перекисные, – такие трезвые. – Так что будете брать? – Ничего. Я не хочу пить. Я хочу выпить. Подмигиваю. Типа – знак доверия. Не ссы, тётка, я тебя не выдам – свинья тележку не съест. Нет, не проканывает. Презрительно фыркает. Гордо укатывается, погромыхивая своим передвижным камбузом. Звонок другу: – Лена, ты где?.. Ещё не всё обошла?.. Я тоже. Ну что ж. Бог любит троицу. Ещё сигаретка. Народу прибыло. Жёны с петями. И уже как-то слишком весёлые продавцы и хозяева контейнеров. Может, закрыть глаза и бегом? Если бежать по рядам, зажмурившись, как по кладбищу – до нужной могилки… Как в «Хороший. Плохой. Злой». Я ж тот самый Злой и есть. И до нужной кондиции меня уже довели. На исходную! Свисток! Рву с места, вздыбливая копытом асфальт. Он и так, собственно, вздыбленный. Но «рву с места, чуть не навернувшись на корявом асфальте» – не так поэтично. А тут кругом настолько безвкусно, безобразно и раздолбано, что уже поэзия в очищенном виде. Квинтэссенция аритмии. Несусь через кожаные и меховые ряды, не разбирая дорог и направлений. Не отличая кадры новых рож от прежде виденных. Сизые сливаются с отёчными перекисными. Турки и армяне с пережжёнными волосами-паклей. Белые тётеньки неопределяемого возраста со щетиной. Инакоязыкая речь спаивается с русской, траченной малороссийским прононсом. В голове шокает на фарси мой домашний таджик и, акая, горлопанит по-турецки бледная алкоголичка из подмосковного села, готовая давать за стакан. Так вот ты где, истинный космополитизм! – Что именно вас интересует? Ба! Тпру! Белый мальчик. Лет двадцати двух. Может – трёх. Это точно. Уже не двадцати, но ещё и не двадцати пяти. Рук ко мне не тянет. В лицо не дышит. Говорит по-русски. Без акцентов. Без никаких акцентов. Не по-одесски, не по-малороссийски, и не по турецко-армянски. Щёки – чисто выбриты. |