Онлайн книга «Одесский фокстрот»
|
И я несусь по аллейке Лузановки, не разбирая пейзажей и, кажется, уже синхронизируясь с таранькой и пивом. И внезапно синкопально осаживаюсь. Торможу, как лошадь над обрывом. ВОТ ОНО! ВОТ ОН! Чёрный кот с вертикальным взлётом! ЧЁРНЫЙ КОТ С ВЕРТИКАЛЬНЫМ ВЗЛЁТОМ! За секунду до взлёта движения его челюстей повторяли вибрацию колибри-мутанта, сливаясь с ней ритмами. Дали такое наверняка даже не снилось! Секунду спустя чёрная молния без пружинящей подготовки вертикально взмывает вверх, попирая все законы биомеханики. Дуга его тела складывается пополам, как будто кто-то невидимый взял его за шкирку – и сработал «мамкин» рефлекс. На квант времени он зависает в голубых прозрачных небесах над цветком бессмертника… Я замираю. К чёрту внутренних лисов, к чёрту эпидемиологов! Я страж покоя этого чёрного кота. Я никому не позволю помешать ему! Я лягу поперёк этой аллейки, и никакие жопы-ёлки не посмеют потревожить чёрного кота-ангела, охраняемого блёклой сумасшедшей! Он весь – нерв. Он весь – напряжение. Весь – закрученное в тугую спираль вдохновение. Он весь – цель. И он же весь – средство. Мира нет. Весь мир интегрирован в него. И ничего не существует. Только он, Чёрная молния и… одесская колибри-мутант, выписывающая свои влипшие в бесконечность восьмёрки над зацементированным нектаром бессмертника… И нет колибри! Чуть слышный лисьим слухом треск – и нет колибри. Приземляется на задние лапы. Приземляется мягко. Мир снова расфасовывается и раскладывается по полкам… Ведут свою многомудрую беседу жопы-ёлки. Вспоминают, с кем они жили, старушенции с терьерами. Проносится спортивным «Камаро» мужик в плавках, истошно голося про тараньку и пиво. Потеет мальчик в голубом. И мёрзнет девочка в розовом. И бабушка, закутавшись ещё глубже в вязаный шарф, с удовольствием наблюдает за купанием голых внуков. Я сажусь в плетёное кресло открытой веранды ресторанчика, подставляю лицо солнцу. Заказываю водку и вареники с картошкой. Я должна попрощаться с Одессой… В тени винограда под Жеваховой горой лиса отлавливает опытный охотник. – Ты что, сегодня улетаешь?! – Улетаю. – А я сегодня вечером варю царскую уху! – Ну, не шурпу же! – Так, давай быстро, по сто граммов с салом. Твоё здоровье! – И ваше, Пётр Иванович! Такси уже давно приехало. Ну, и ещё сто граммов. Ещё чуть-чуть – и отходной фокстрот не станцует даже гений фокстрота Генри Фокс. Даже будучи клонированным с его фокстротных террас. Вырываю себя из-за стола за хвост. Надо бы не забыть сумку по дороге к такси! Боня опечаленным стражем сидит на крохотной верандочке второго этажа. – Чувствует, что ты улетаешь! Конечно, чувствует. Боня – не человек. Сумка есть. За воротами такси. В Ленкин двор вносится Пётр Иванович. В руках у него… – И горшочек мёда! – совершенно по-мальчишески восклицает Пётр Иванович. И опоминается. Что он важный дядя элегантного возраста. Начинает рассказывать, что какой-то очень важный хрен по мёду подарил этот горшочек ему, очень важному Петру Ивановичу по хирургии. В знак благодарности. И Пётр Иванович хочет подарить мне этот горшочек мёда в знак… Благодарить меня вроде особенно не за что. Прямо скажем, за что благодарить неблагодарную тварь?! Поэтому он хочет подарить мне этот горшочек мёда в знак любви. Хотя я, засранка, и улетаю к такой-то матери в свою Москву, презрев его царскую уху! Я смеюсь. Отнекиваюсь. Говорю, что меня не пустят в самолётом с горшочком мёда. Багажа у меня нет. А горшочек – стеклянный. Не буду же я сдавать в багаж один горшочек мёда. К тому же такси уже так долго стоит, что я, дай бог, и без багажа бы успела зарегистрироваться. – Да пропустят они тебя! Это же – горшочек мёда! Всего лишь горшочек мёда! – Ага, не хватает только воздушного шарика! Боня кружит вокруг воздушным шариком. – И от мёртвого осла – ушей! – мрачно брякает Ленка, недовольная тем, что её вызвали в школу, опять на предмет сына, разумеется. Вызвали в школу, и она не может меня отвезти в аэропорт. Ленка считает, что это её святой долг – отвезти меня в аэропорт. Хотя есть такси. И таксист, похоже, выспаться успел. Пётр Иванович считает, что вручить мне этот горшочек мёда – его святой долг. И что ты будешь со всеми ними делать? Никакого уважения к личным границам! И поэтому становится очень хорошо. – От живого осла – хвоста! – смеюсь я. – Давайте ваш горшочек мёда! Ещё серия поцелуев и объятий. И ещё серия скомканных поцелуев и объятий. И ещё серия воздушных поцелуев уже вдогонку такси. Сижу на заднем сидении, как поц. Как натуральный поц. Сижу с горшочком мёда в руках и улыбаюсь, улыбаюсь! – То ваша родня? – спрашивает меня таксист, глядя на мою идиотическую улыбку в зеркало заднего вида. – Ага! – На сестру вы не похожи. Зато с батей – одно лицо! Я сразу вижу. Я – хороший физиономист! Ну всё, трындец и полный апофигей. Я мелко трясусь на заднем сидении, и вместе со мной трясётся горшочек мёда. И такси. И дорога. И белые шары Ланжерона. И чёрный кот с вертикальным взлётом. И весь этот город, который мне не нравится, трясётся в четырёхтактном ритме, пока московский лис танцует свой одесский фокстрот. – Вам шо, смешинка попала?.. Всё, приехали, аэропорт… Ой, а у вас мельче нет? А то я сдачи не наберу! И снова на правах послесловия
[16] Памятник Владимиру Семёновичу Высоцкому, вокруг которого было так много споров, торжественно открыли 29 сентября в Одессе на Французском бульваре. На церемонию открытия к одесской киностудии пришли политики и артисты, а также несколько тысяч одесситов. Идею создания памятника В. Высоцкому в Одессе все одесситы поддержали единодушно, однако к победившей на конкурсе скульптурной композиции отношение очень разное. «Одесская жизнь». Информационный городской портал. 2012.09.30 Наглая позолоченная статуя, символ социалистического реализма. Марина Влади, 1985 год, о памятнике Высоцкому на могиле на Ваганьковском кладбище. В Одессе-2012 даже не статуя. Статуйка. Очередной одесский «кузнечик». Уже есть скрюченная нищенка, в которой вряд ли кто-то неподготовленный узнает великолепную Веру Холодную. Уже есть Дерибас-недомерок, отлитый из недоворованного металла. Теперь вот ещё и «кузнечик» Высоцкий, подозрительно напоминающий уменьшенную раз в двести «насекомую», пришпиленную к стеле на Поклонной горе. |