Онлайн книга «Царские врата»
Она не знала, что делала ее душа. Не хотела знать.
Дым вился, танцевал над головой, исчезал навек, таял. «Дым и жизнь, как это похоже. Или нет, вот так: жизнь и сигарета. Кто меня выкурит? Кто меня… выбросит, на обочину швырнет? Кому я нужна? Я даже Руслану не нужна». У Алены в пальцах оставался кривой окурок, когда подошли сзади. Спиной поняла: женщина, а не мужчина. Обернулась. Точно, баба. Длинная черная юбка, пуховый платок. Алена бросила окурок себе под ноги. – Что надо? Женщина провела ладонью по лицу. Алена глядела мрачно, ждала. – Передохнуть дай. Издалека иду. – Садись, – кивнула Алена на землю, на камни. – Табурет не предложу. Тут всю мебель давно истопили. – А ты тут снайпером будешь. Женщина глядела на Алену снизу вверх, как домашний зверек. – Откуда знаешь? Тонкие руки торчали из рукавов горской кофты грубой вязки. «Как принцессины ручонки-то. Как у пианистки. Непохоже, чтобы со скотным двором зналась бабенка». Алена вытащила из пачки еще одну сигарету. Женщина пристально глядела, как Алена вертит пальцем колесико зажигалки, как втягивает щеки, закуривая. – Не кури, – сказала чеченка, – тебе ребенка рожать. – Ребенка? – Алена прищурилась. Затянулась, выпустила из губ дым. – Какого еще ребенка? – Своего ребенка, – упрямо повторила баба, – кого же еще. – Хм, – усмехнулась Алена, высасывая дым из сигареты, – до этого еще далеко. Война длинная. Много работы. Баба уставилась на Алену круглыми, как у совы, черными глазами. – Нет. Все близко. Ее голос входил в Алену, как нож в халву. – Цыганка, что ли? А? – с веселой издевкой спросила Алена. – Гадаешь? Сколько берешь? – Я не цыганка. А ты родишь скоро. – А-а. – Окурок прилип к губе Алены. Она обеими руками растрепала мокрые волосы. – Спасибо за гадание. – Я буду молиться за тебя, – тихо сказала странная баба. – Черт! – крикнула Алена уже по-настоящему зло. – Кому молиться?! Аллаху твоему?! Чушь пороть тут… хватит! Пошла вон. Ступай! Алены плюнула с губы окурок. Баба встала и старательно отряхнула ладонями юбку. – Я уйду, – губы бабы дрогнули. – Но и ты уходи отсюда. Не убивай больше людей. И повернулась. И пошла. Алена смотрела, как развеваются на ветру концы вязаного горского платка за ее шеей, за лопатками ее. – Полоумная, – сказала Алена сама себе табачным, горьким ртом, – ну, чума, психованная… «А ты ей ни хлеба, ни воды не предложила. У тебя кирпич вместо сердца». Ветер гулял широко и вольно, обнимал, танцуя, камни и скалы. В холодном небе кучно лепились серые, ледяные, угрюмые тучи: собирался в горах дождь, а может быть, и снег. Из-за сарая, где мылась Алена, тянуло головнями отгоревшего костра, свежим, чуть кислым запахом мыла и сладким – свежего, с перевала, чистого снежного ветра. ХЛЕБМы с Ренатом сидели вместе в доме и, выставив в окно автоматы, стреляли. Сталь автомата обжигала руки. Шел второй день дикой мясорубки. Ренат закрывал меня плечом. Нас с ним еще не ранило. Даже не зацепило. – Может, нам повезет… «Не повезет. Никогда не надо так думать о себе. О своей драгоценной жизни. Лучше так: меня сегодня ухлопают, и до свиданья». – Осторожней! Ренат грубо толкнул меня в плечо. Я полетела в угол. Строка огня прошила воздух и ушла вверх, в потолок. Я лежала на полу, выставив вверх колени. Ушибленный затылок ныл, все кружилось и ехало. «Тишина. Передышка. Могут начать кашеварить в любой момент». Я подползла к Ренату. Он улыбался мне всеми зубами, глазами. Перемазанное сажей, его лицо было похоже на лицо мальчишки; я представила его маленьким. – Как? Ничего? – У меня рожа такая же черная? Он потрогал меня пахнущими смазкой и гарью пальцами за щеку, за шею. – Тебя бы… убили. Я вовремя. – Мы тут одни? Ренат оглянулся. Позвал: – Алите-ет! Тишина полетела на нас из-за закрытой двери. – Убили, – спокойно сказала я. Ренат встал в полный рост и так пошел к двери. Плечом дверь толкнул. Вошел в комнату. Я ждала. Когда он вышел – что-то нес, держал в руках. Я вытянула свою порезанную косой шею, чтобы лучше видеть. – Ты права. Убили, – тоже спокойно сказал он. – Вот. У него в кармане. Нам повезло. Аллаху Акбар. В его руках лежал кусок хлеба. Большой такой кусок, с горбушкой. Почти половина лепешки. Он присел передо мной на корточки. В лице светилась радость: мы еще живем, и перерыв в атаке, и он любит меня. И кормит меня. – Ешь. Я, сидя на полу, наклонилась над хлебом, что он протягивал мне. Вся корка его, и ноздреватая, хорошо пропеченная, наверное, очень вкусная мякоть его были залиты, пропитаны кровью. Человек нес хлеб у груди, за пазухой, или в кармане штанов. Когда его ранили, кровь хлестала и залила хлеб. – Ничего, что с кровью, – сказал Ренат мне, – ничего, ничего. Держал хлеб в ладонях, как подранка. Хлеб дернул, взмахнул крыльями. Чтобы улететь. Но не может. Никогда больше не улетит. Птицы, крохи хлеба, в небо подброшенные… Птица, птица, наша жизнь… – Жри давай, – шепнул Ренат, – и я буду есть, иначе мы умрем тут с тобой… Поднес красный хлеб к моим губам. Я думала, меня вырвет, но меня не вырвало. Я окунула лицо в кровавый хлеб. Ела, захлебывалась, давилась, жмурилась, и хлеб был такой вкусный, казалось, теплый еще, и кровь такая соленая, и я представляла, закрывая глаза, что я ем хлеб с рыбой, с соленой рыбой, или нет, с таким красным, чуть солоноватым, горьким вином… нет, оно даже чуть сладкое, сладковатое… хоть и горчит. – Ренат. – Я голову вздернула. Крикнула: – А ты?! Ты-то что не ешь?! Он опустил голову. – Ты сыта? – А Алитет… Он закрыл мне рот ладонью. – Если меня убьют – найди мою мать, передай ей вот это. – Записка скользнула из его руки в карман моей гимнастерки. – Поминки по мне справьте, как у нас положено. – Хорошо, – сказала я, глядя в его раскосые, блестящие глаза. – А если меня… убьют, ты сам меня похорони, ладно? |